Но кто же станет считать время в этакую глухомань. Огромные часы, похожие на детский гробик, остановились на десяти, и вот вторую неделю у него не доходят руки, чтобы позвать мастеров. Странно, да и откуда у него может быть время на починку часов. Уходит он рано, часов в шесть, когда утреннее зеленоватое небо еще мерцает последними звездами. Приходит домой ночью и сразу, не ужиная, не раздеваясь, заваливается на кровать.
Кровать у него узкая, походная, и спит он на ней в камзоле, в брюках и парике. Только иногда сбрасывает треуголку и снимает сапоги. И спит он всегда чрезвычайно чутко, так чутко, что достаточно малейшего шороха, чтобы он проснулся. Когда же он не ложится вовсе, - а это за последнее время случается чаще и чаще, - он сидит в кресле, думает, пишет, перечеркивает написанное, грызет перо и опять пишет.
Пишет письма матери.
Переписывает протоколы следственной комиссии.
Составляет донесения.
Этих донесений он пишет особенно много. За время своей работы в секретной комиссии он порядком выработал слог, и поэтому фразы ложатся на бумагу готовые, отшлифованные и звонкие. Державин пишет:
"При первом вступлении в следствие сие, представляются
обстоятельства, в которых вашего превосходительства прошу повеления.
Духовенство здешнего города, все вообще должно почитаться виновным,
ибо они были извещены, что приближаются изменники, следовательно,
чтобы не быть принужденными сделать соблазн и вящее укрепление бунта в
народе крестною встречею, они должны были, по крайней мере, ежели не
увещевать народ, как оного пастыри, от злого их начинания, то выйти из
города с комиссаром Балаховцевым. В таковом случае, ежели их всех
забрать под караул, то лиц церкви служения не подложить бы в
волнующийся народ, обольщенный разными коварствами, сильнейшего огня и
зловредному разглашению, что мы, наказуя попов, стесняем веру.
О колодниках, из приложенного господину подполковнику вашему
высокопревосходительству списка, извольте видеть, коликое число оных,
которые смели поднимать оружие против своей всемилостивейшей
государыни, следственно они или своей изменнической волею, или
обольщением, но уже были враги и злодеи отечества и долженствуют на
рассмотрение предстать вашему превосходительству, то как повелеть
соизволите? Всех ли их послать к вашему превосходительству?"
Тут он вспоминает перекошенные страданием лица, капельки грязного пота на иссеченной досиня коже, камеры, набитые до потолка, где умирающие лежат вповалку со здоровыми, видит перед собой всех этих вытянутых на дыбе, иссеченных плеткой, грязных, шатающихся от изнеможения людей и быстро дописывает:
"Здесь же наказывать плетьми в столь грубом, извращенном изменой
народе, обольщенном обещаниями и устрашенном казнями, кажется мало,
дабы прочих привесть на раскаяние, ибо по публиковании милосердной,
всемогущественнейшей государыни манифеста, нет еще здесь ни единого,
кто бы пришел и принес свою повинность, но паче на глазах всех жителей
видна унылость, не соответствующая усердию верных рабов
всемилостивейшей нашей государыни. Если кто что донес пространно и,
может быть, в рассуждении данного мне от вашего
высокопревосходительства ордера излишние, то усердие мое тому виной,
но я вступаю в сей же час исполнить вашего высокопревосходительства
повеление.
Подпоручик Г. Державин".
И аккуратно, точно в день прибытия письма, ему отвечает Бибиков. Перо человека с птичьими глазами, испуганным лицом быстро бегает по бумаге, и через четыре дня подпоручик Державин получает пакет, запечатанный черным орлом со строгой и многозначительной надписью "По секрету".
"Казань. Десятого января 1774 года.
Примечание ваше в рапорте от пятого января читал я с
удовольствием и сведом по рапорту вашему о том, что в оном вы мне
сказали. А на требование ваше следующее объявить нужным почитаю. О
наказании пойманных злодеев для устрашения прочих отдал я на
рассмотрение господина генерал-майора Мансурова, которому предписал,
чтобы некоторых по важности дела из злодеев повесить, а других
пересечь, ибо всех казнить будет много, хотя они изменою и ополчением
своим против войск ее императорского величества, нашей
всемилостивейшей государыни, это и заслужили, поверя извергу,
изменнику и злому самозванцу Пугачеву и его сообщникам. Для сведения о
состоянии злодеев, сержанта Зверева, передового Нагаева, они кажутся
по отметке в списке важнее других. И, ежели есть им подобные,
предписал прислать сюда за крепким караулом, о чем вы, объявя сей
ордер, с ним, господином генерал-майором, объясняться можете.
О духовенстве самарском уже требовал я от здешнего архиерея,
чтобы для отправления службы и потреб других на смену их отправил, что
он и исполнил, уведомя меня письменно, почему и разглашений вредных,
злодейских толков о утеснении веры быть, кажется, не может.
Александр Бибиков".
Державин знает, что не Бибиков пишет эти письма, секретарь Бушуев ежедневно составляет десяток таких милостивых рапортов и отдает их на подпись главнокомандующему, и все-таки, получив их, долго ходит по комнате, потирая руки, и лицо его розовеет от стыда и счастья. Его жизнь, думает он, не пропала даром. Совсем не зря он пришел тогда к Бибикову и вызвался поехать в Казань. Недаром принял на себя обязанности секретаря, недаром и не зря сидит ночи над бумагами следственной комиссии. Он на верном пути. Бибиков благоволит ему, и каждый день неизвестный дотоле подпоручик взбирается все выше и выше по служебной лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60