— Прекрати, — сказал Джерри, подходя к ней сзади и беря ее за локоть. — Прекрати быть такой красивой и гордой. Ты меня убьешь. Я упаду замертво к твоим ногам, и тогда — как ты доставишь мой труп Руфи?Руфь, Руфь — она никогда не выходит у него из головы.— Я очень на тебя рассердилась.— Я знаю. Это видно.— Ты думаешь, ты все знаешь обо мне, да? Ты думаешь, я принадлежу тебе.— Ничего подобного. Ты во многом принадлежишь сама себе.— Нет, Джерри. Я — твоя. Мне очень жаль. Я обременяю тебя.— Не надо ни о чем жалеть, — сказал он. — Мне такое бремя нужно. — Глаза его внимательно следили за ее лицом, подстерегая сигнал тревоги, перемену. — Посмотрим? — робко спросил он. — Или пойдем есть?— Давай посмотрим. Желудок у меня сегодня не в порядке.И в галерее она все время остро ощущала, что существует среди картин, отражается в блеске глаз, глядящих на нее с портретов, смотрит, пригибается, отступает, позирует в этом завораживающем пестром театральном мире. В музеях Джерри становился маньяком — в нем пробуждалось увлечение школой старых мастеров. Его восторги тянули Салли из зала в зал. Его руки показывали, жадно повторяли жесты на застывших полотнах. Посетители, покорно внимавшие объяснениям через наушники, с возмущением посматривали на них. Наверно, она казалась им тупой ученицей Джерри. Наконец, он нашел, что хотел: стену с тремя Вермеерами.— О Господи, — простонал он, — какой рисунок! Люди не понимают, какой у Вермеера рисунок. Влажные губы вон той женщины. И удивительные шляпы. А та — как освещены ее руки, и золото, и жемчуга. Это прием, понимаешь, двойной прием: точный цвет в точно избранном месте. — Он взглянул на Салли и улыбнулся. — Вот мы с тобой, — добавил он, — мы точно совпадаем по цвету, но, похоже, находимся не в том месте, где надо бы.— Давай не будем говорить о нас, — сказала Салли. — Мне надоело быть в плохом настроении. У меня болят ноги. Я наверняка отмахала сегодня не одну милю. А что, если мы где-нибудь сядем и поедим?Стены кафетерия были увешаны репродукциями круглоглазых пернатых — творений Одюбона Одюбон Джон Джеймс — американский орнитолог и художник, писавший птиц.

. Проглоченная через силу еда камнем легла в желудке Салли. Вопреки обыкновению, у нее не было аппетита — возможно, от бессонницы, а возможно, от сознания, что время утекает так быстро. Зато Джерри уплетал за обе щеки — чтобы забить себе рот и не разговаривать или от радости, что еще одна адюльтерная эскапада благополучно подходит к концу. Оба молчали. Салли подумала, что тот огромный урок, который они друг другу преподали, усвоен ими до конца. Она вздохнула.— Не знаю. Наверно, мы просто оба ужасно эгоистичны и жадны.Хотя она произнесла это, чтобы доставить ему удовольствие, он тут же стал возражать.— Ты полагаешь? В конце концов Ричард и Руфь не так уж много нам и дали. Ну почему мы должны умирать ради того, чтобы их жизнь шла как по накатанному? Не умерщвляйте духа своего — разве Святой Павел этого не сказал?— Возможно, это чувство новизны делает наши отношения такими удивительными. Но мы устанем. Я уже сейчас устала.— От меня?— Нет. От всего.— Я знаю, знаю. Не бойся. Мы благополучно доставим тебя назад.— Меня это не волнует. Ведь Ричарду, в общем-то, все равно.— Не может быть.— Может.— Думаю, что и Руфи было бы безразлично, узнай она обо всем.Хотя Салли понимала, что Джерри сказал это просто в тон ей, она вдруг услышала свое настойчивое:— А хочешь, давай не вернемся? Возьмем и удерем?— Ты лишишься своих детей.— Я готова.— Это ты сейчас так говоришь, а через неделю тебе станет их не хватать, и ты возненавидишь меня, потому что их с тобой не будет.— Ты такой умный, Джерри.— От этого нам ничуть не легче, верно? Бедняжка ты моя. Тебе нужен хороший человек в мужья и плохой человек — в любовники, а у тебя все наоборот.— Ричард совсем не такой уж плохой.— О'кей. Извини. Он — принц.— Обожаю, когда ты злишься на меня.— Я знаю. Но я не злюсь. И не собираюсь злиться. Я люблю тебя. Если хочешь ссориться, отправляйся домой.Она посмотрела вокруг — за столиками сидели студенты художественных школ, преподаватели в обмотанных клейкой лентой очках, толстухи, бежавшие от жары, а на стенах — такие мертвые-мертвые птицы.— Я туда и отправлюсь, — сказала она.— И правильно сделаешь. Давно пора. Вот только остановимся по дороге купить что-нибудь моим чертовым деткам.— Ты балуешь их, Джерри. Ты ведь уезжал всего на один день.— Они ждут подарков. — Он поднялся, и они вышли через дверь, открывавшуюся прямо на тротуар. Он шагал стремительно, широко — мимо торговцев сластями и автобусов с туристами, и, стремясь не отстать, она задыхалась, так что слова не могла вымолвить. Наконец, сжалившись над ней, он взял ее за руку, но прикосновение было влажным, и обоим стало неловко: они уже перешли тот возраст, когда ходят, держась за руки. У двери в магазин мелочей, где в витрине были выставлены обычные дешевые сувениры — свинки-копилки, флажки, набившие оскомину изображения Кеннеди во всех видах, — выдержка вдруг изменила ей, и она наотрез отказалась зайти.— Но почему? — спросил он. — Помоги мне выбрать.— Нет. Не могу.— Салли.— Выбирай сам. Это твои дети — твои и Руфи.Он побледнел: он никогда еще не видел ее такой. Она попыталась загладить ссору:— Я пойду в отель и уложу твой чемодан. Не волнуйся. Только, пожалуйста, не заставляй меня покупать с тобой игрушки.— Слушай. Я люблю… — Он попытался взять ее под локоть.— Не ставь меня в глупое положение, Джерри. Мы мешаем людям входить.Шагая одна по 14-й улице — от блеска кусочков слюды в асфальте у нее резало глаза, — Салли вдруг заплакала и тотчас поняла, что никому до нее нет дела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95