Она села в петлю из каната и почувствовала, как мощным рывком ее подбросило ввысь. Откуда-то сверху раздался голос:
— Поосторожней, ребята, она легонькая!
В половине седьмого на палубу неверными шагами ступил Брюс Исмей, бормоча:
— Я Исмей… я Исмей.
Прислонившись спиной к переборке рядом с входным портом, он дрожал всем телом. К нему тихо приблизился доктор Макги:
— Не пройдете ли в салон, чтобы откушать супу или выпить чего-нибудь?
— Нет, я абсолютно ничего не хочу, в самом деле.
— Все же пройдите и съешьте что-нибудь.
— Оставьте, здесь мне будет гораздо лучше, — выпалил Исмей, но затем передумал. — Если можете, отведите меня в какое-нибудь помещение, где меня никто не будет беспокоить.
— Пожалуйста, — мягко настаивал доктор, — пройдите в салон и съешьте что-нибудь горячее.
— Я предпочел бы не делать этого.
Доктор Макги уступил. Он незаметно отвел Исмея к себе в каюту. Всю остальную часть рейса Исмей не покидал этого убежища, так и не съел ничего существенного и никого не принимал (кроме Джека Тэйера, которого принял один раз); до самого конца плавания он находился под действием наркотиков. Это было началом его добровольного изгнания из активной жизни. Не прошло и года, как он оставил свой пост в компании «Уайт Стар Лайн», купил себе большое поместье на западном побережье Ирландии и практически вел жизнь затворника до самой своей смерти в 1937 году.
Олаус Абельсет поднялся на палубу примерно в семь часов. На его измокшие, дрожащие плечи накинули нагретое одеяло, и норвежец был быстро препровожден в обеденный салон пить кофе с бренди. По пятам за ним следовала Шарлотт Коллиер и другие пассажиры шлюпки Э14, тогда как пятый помощник Лоу задержался внизу, укладывая мачту и свертывая парус: он любил, чтобы шлюпка имела аккуратный вид.
Одна за другой шлюпки подходили к лайнеру. Когда они приближались к борту, уже находившиеся на «Карпатии» люди с «Титаника» пристально рассматривали их с прогулочной палубы в надежде увидеть знакомые лица. Рядом с Огденами стоял Билли Картер, лихорадочно выискивая среди прибывающих в шлюпках свою жену и детей. Когда они наконец прибыли в шлюпке Э4, мистер Картер перегнулся через перила леерного ограждения:
— Где сын? Где мой сын?
Стоявший в шлюпке мальчик снял с головы большую девичью шляпу и отозвался:
— Я здесь, папа!
Существует легенда, что эту шляпу на голову десятилетнего мальчика надел сам Джон Джекоб Астор, сказав в ответ на возражения маленького Картера:
— Теперь он девочка и может садиться в шлюпку.
Другим мужчиной, мучительно дожидавшимся своей семьи, был Уошингтон Додж; его ожидание несколько затянулось из-за проказливости пятилетнего Доджа-младшего. Доктор Додж не видел, как его жена и сын взошли на борт судна, не заметила и миссис Додж своего супруга, но юный Уошингтон заметил отца и решил, что будет очень забавно, если никому об этом не говорить. Словом, он ничего не сказал матери, а от отца весьма умело прятался. Все дело ему испортил верный покровитель Доджей стюард обеденного салона Рей, благодаря стараниям которого в конце концов произошло воссоединение этой семьи.
Толпы людей, стоявших вдоль леерного ограждения палуб, непрестанно пополнялись по мере того, как собственные пассажиры «Карпатии» выходили из своих кают. Некоторые из них узнавали о происходящем при весьма любопытных обстоятельствах. Мистер и миссис Чарлз Маршалл, например, были разбужены стюардом, постучавшимся в дверь их каюты.
— В чем дело? — отозвался на его стук мистер Маршалл.
— Вас хочет видеть ваша племянница, сэр, — последовал ответ.
Мистер Маршалл был в недоумении. Все три его племянницы, как он знал, находились на «Титанике», совершавшем свой первый рейс. Прошлым вечером они даже телеграфировали ему. Как одна из них могла очутиться на борту «Карпатии»? Стюард объяснял ему. Через считанные минуты состоялась встреча с миссис Э. Д. Эпплтон (остальные племянницы прибыли позже), а дочка Маршаллов Эвелин выбежала на палубу полюбоваться видом моря.
Странный это был вид: безбрежное поле пакового льда на севере и западе, высокие айсберги и низкие гроулеры, плававшие, словно разведчики в авангарде основных ледяных полей; все это придавало океану оживленный, даже деловой вид. Шлюпки, подгребающие к лайнеру со всех сторон, выглядели здесь, посреди Атлантического океана, как-то неправдоподобно, неуместно.
А с трудом вылезавшие из них люди выглядели еще более странно. Мисс Су Ива Рул заметила одну даму, на которой только и было одежды, что большое махровое полотенце, обернутое вокруг талии, да роскошная вечерняя накидка из меха, окутывавшая плечи. Одеяния других напоминали вещи, выигранные на ярмарке по лотерее-аллегри: отороченные кружевами вечерние платья, кимоно, меховые пальто, шерстяные шали, пижамы, резиновые сапоги, белые атласные тапочки, И все же это была эпоха чопорных формальностей: поразительное количество женщин не преминули надеть шляпы, а головы многих мужчин украшали твидовые кепи.
Самым же странным было молчание. Едва ли кто вымолвил хоть слово. Все отметили этот факт, и у всех нашлось ему объяснение. Преподобный П. М. Хоуквез, пассажир «Карпатии», считал, что люди пережили слишком большие ужасы и не могли говорить. Капитан Рострон полагал, что заботы настолько поглотили всех, что было не до разговоров. Лоренс Бизли думал, что не оцепенение и не занятость были причиной молчания, а слишком большие масштабы случившегося, которые просто не укладывались в сознании людей.
Время от времени возникали небольшие очаги шума. Мисс Питерсон заметила маленькую девочку по имени Эмили, которая сидела на прогулочной палубе, всхлипывая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61