Отец провел ее к стулу в некотором отдалении от оркестра, сам сел рядом с ней и леди Хертфорд. Шарлотта удивилась, что они расположились так далеко от музыкантов, но сэр Джон наклонился к ней и объяснил:
— Оркестр играет блестяще, но громко.
После сего краткого пояснения он, казалось, полностью забыл о дочери, направив все свое светское обаяние на ее светлость.
Но из-за окружавшего ее великолепия Шарлотта даже не обратила на это внимание. Ее взгляд уже, наверное, в десятый раз приковал высокий, затейливо украшенный потолок. Она слышала, как кто-то сравнил Павильон с зачарованными дворцами из сказки «Тысяча и одна ночь», но только теперь поняла почему. С потолка спускались небывалой красоты люстры в форме экзотических цветов. Их благоуханные лепестки переливались, подобно алмазам, а синева их поспорила бы с сапфирами; они матово светились жемчужинами, ярко горели, подобно яхонтам, заливая собравшихся потоками света. Купол казался ей голубой пещерой с золотым узором. Перламутровые гребешки раковин террасами спускались по сторонам купола. Основание самой большой люстры было окружено полусферой из прозрачного стекла в форме нежнейших лепестков лотоса, расписанных цветами и китайскими фигурками.
Красный восьмиугольный балдахин — всего в несколько футов шириной — с геометрической точностью расходился веером от основания купола. Потолок, отделанный с еще большей пышностью, завершал переход от восьмиугольника к каждой из четырех стен. На них — прекрасно выполненные китайские картины, изображавшие дворцы, пальмы, озера, пагоды, грациозных белых цапель и рыбаков. Все это выписано золотом на темно-красном фоне. Пейзажи волновали, будили воображение, уводили за беспредельный горизонт Востока. Каждую красную панель обрамляли ярко-синие, с пурпуровой полосой, изогнутые дугой драконы с головами на концах, символизирующие радугу, и золотые змеи.
На окнах висели синие с темно-красным рисунком шелковые шторы с золотыми кистями, поддерживаемые серебряными драконами и змеями. По углам зала стояли пагоды, достигавшие в высоту двенадцати футов. От них исходила нежнейшая синева. Сводил же все воедино — весь этот праздничный фейерверк красок — текинский ковер, тоже темно-синий с золотом.
Заиграла музыка, Шарлотта услышала мелодичный и звучный голос виолончели. Девушка почувствовала, как ее охватывает радость, она испытывала необъяснимое воодушевление от красоты и музыки.
Принц играл. Кто-то однажды сказал, что он — самый утонченный джентльмен в Европе.
Лорд Стоунлей сел напротив Шарлотты, футах в двадцати от нее. Стулья стояли полукругом, обращенным к принцу, оркестру и величественному линкольнскому органу за ними. Стоунлей бывал в Павильоне множество раз, поскольку уже лет десять владел домом в Брайтоне и каждое лето приезжал на морской курорт после окончания сезона в Лондоне. Но за все эти годы он ни разу не получал такого удовольствия от представления новичков обществу в приморской резиденции принца, как от первого визита сюда Шарлотты Эмберли. Ее карие глаза по-детски широко распахнулись от восторга, едва она вошла в музыкальный салон. Ее внимание привлекло не благородное собрание лордов и леди, а помещение, явившееся воплощением ее мечты, и сама персона принца-регента.
Частый гость и близкий друг принца, Стоунлей был свидетелем всех изменений, привносимых в Павильон, который стал для него привычным, уже не волнующим его чувства местом. До этого вечера лорд забыл, что окружавшая его сейчас обстановка поистине волшебна, не говоря уже о щедром сердце человека, поощрявшего искусства.
Горящие, счастливые глаза Шарлотты напомнили Стоунлею о том, что он утратил радость удивления, и он переполнился благодарностью к ней, поскольку ее глазами заново открыл для себя Павильон. И вскоре лорд обнаружил, что взгляд его обращен на девушку, а не на драконов, пагоды или на пальцы принца, перебирающие длинные отзывчивые струны виолончели. Это потому, тут же нашел он объяснение своему поведению, что Шарлотта похожа на Павильон — таинственна и при том очень красива.
Она к тому же была изысканно одета, хотя, как Стоунлей понял со слов Эмили Гастингс, сидевшей рядом, смерть матери, а потом и любимой тетки помешали ее представлению ко двору королевы. Где же, в таком случае, приобрела она этот несомненный лоск и обольстительные манеры, которые усваиваются юными дамами только по истечении нескольких лет?
Взгляд Стоунлея переместился на сидевшего справа от Шарлотты сэра Джона. Смерть обожаемой жены не мешала баронету наслаждаться привычными удовольствиями.
Стоунлей не испытывал к отцу Шарлотты никаких теплых чувств, напротив, иногда ему казалось, что их вражда может даже кончиться дуэлью, хотя он и содрогался при этой мысли. Их соперничество было давним, и не этой девушке, пусть прелестной, ослабить существующую между ними вражду. Лорд всеми силами пытался разрушить привязанность принца к баронету — и неважно, что там замышлял Эмберли, — с тех пор, как он заподозрил, что сэр Джон попал в лапы маркиза Текстеда, человека, чьи друзья — двуличность и коварство. Слава Богу, Текстед не появился. Зато здесь Шарлотта Эмберли. Господи, да она просто греческая богиня, сошедшая с Олимпа к смертным, окутанная нежным белым шелком. С правого плеча, легко касаясь глубокого соблазнительного декольте, спускается вышитая золотом в форме листьев гирлянда, пересекает корсаж и по всей длине прочерчивает платье.
Подол украшают ряды белых шелковых оборок. Эта девушка — благоуханная белая роза среди всей этой толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76