Няня, пожилая женщина, ухаживавшая еще за Шарлоттой, когда та была маленькой, поехала с Генри в Брайтон через Лондон, где показала ему несколько достопримечательностей. Шарлотта целую неделю не виделась с братом. Она слегка отстранила его, заглянула в лицо мальчика, ущипнула за щеку.
— Ну и как тебе львы — очень свирепые? — серьезно спросила она.
Мальчик разочарованно сморщил нос.
— Они все спали и рычали, только когда их тыкали длинной острой палкой. И все равно это больше напоминало обыкновенное ворчание. Зато как здорово было в цирке Эстли! О, Шарли, когда мы будем ехать с побережья, мы обязательно побываем в Лондоне, ты должна увидеть лошадей и наездников. Нам показали целое сражение, даже пушки палили, пока все не начали задыхаться от дыма! Леди рядом со мной упала, и я подумал, что она умерла, пока няня не подержала свою маленькую серебряную коробочку у ее носа. Потом она пришла в себя — не няня, конечно, а та толстая леди, что лишилась чувств. Шарли, правда, как жаль, что ты с нами не поехала. Там было так весело!
Шарлотта прикусила губу, чтобы не рассмеяться, слушая восторженный рассказ брата. Так естественно перемешались в его детском сознании впечатления. Она умолчала, что нисколько не страдает, не став свидетелем такого печального зрелища, как потерявшая сознание зрительница. Генри же считал свою поездку замечательной, и ничто другое не имело значения. Она поинтересовалась, как вообще прошло их путешествие в Брайтон. Брат вспоминал каждую пару лошадей, начав с той, которую они получили в «Двухголовом лебеде», и, продолжив перечислением достоинств и недостатков каждой последующей смены на протяжении всего пути; Шарлотта, почти не слушая, с обожанием глядела на него.
Ее всегда поражало, насколько мальчик похож на своего отца. Его светлые волосы вились, как у сэра Джона в юности, и нос с горбинкой становился орлиным, хотя должно пройти еще не менее десяти лет, прежде чем исчезнут детские округлые черты и миру явится молодой мужчина. У него, безусловно, глаза Эмберли. Сама Шарлотта унаследовала внешность матери, обладавшей красивыми карими глазами. Но ей казалось, что она лишена самой привлекательной черты лица семейства Эмберли. Но не Генри. Его глаза отличались такой синевой, что, казалось, они сами излучают небесный свет, искрясь и сверкая, — так играют солнечные лучи в роднике. А небольшую картину, изображавшую сэра Джона в возрасте пяти лет, входившую в родовую коллекцию, развешенную в переднем холле в Эмберли-парке, уже не раз принимали за портрет Генри.
Шарлотта так любила его. Всего без остатка. Следя за восторгом, светившимся в глазах брата, она ощущала глубокую нежность к нему. После смерти их матери, сгоревшей от лихорадки вскоре после рождения сына, Шарлотта редко разлучалась с Генри. Он стал необходим ей как воздух, она нуждалась в его постоянном присутствии. Он скрашивал ее одиночество, ведь сэр Джон не жил в имении. Утрата любимой матери нанесла Шарлотте кровоточащую рану, залечить которую, казалось, могла только забота о маленьком Генри.
Сэр Джон, конечно, сочувствовал ей, но ему и в голову не приходило утешить Шарлотту. Его устремления всегда были гораздо шире ее собственных. Она, подобно своей матери, довольствовалась жизнью в Бедфордшире, в то время как сэр Джон беспрестанно путешествовал по всей стране. После Рождества он ехал в Лондон, здесь главными в его жизни становились политика и свет. Июнь уносил его в Брайтон, он проводил на побережье большую часть лета. В конце августа сэр Джон возвращался в Эмберли-парк, где проводил несколько дней, обсуждая дела с Шарлоттой и управляющим имением, засыпая над бокалом вина; нехотя занимался доходами, получаемыми за сданные в аренду земли. Осень приносила свои развлечения — начинался сезон охоты. Тогда почти все время он проводил в охотничьем домике, пока земля не промерзала, и первый снег не охлаждал его пыл. К началу декабря сэр Джон опять обосновывался в Эмберли-парке, нет, конечно, он не оставался подолгу на одном месте, поскольку глубоко укоренившаяся в нем непоседливость сквозила в каждом его слове, в каждом движении высокой, гибкой фигуры. Он жил в имении, притворяясь довольным, но каждым вздохом подчеркивал свое насильственное пребывание здесь, тяготясь повседневностью будней. Домашний очаг — не для сэра Джона.
Как ни любила Шарлотта святки и своего отца, она всегда испытывала облегчение, когда сэр Джон снова возвращался в Лондон, хотя он не стеснял дочь во время пребывания в имении, но сам он чувствовал себя гораздо свободнее среди друзей и в оживленных гостиных, чем с дочерью и сыном в Эмберли-парке.
Голос отца резко нарушил воспоминания Шарлотты и пресек рассказ Генри о фургоне, потерявшем колесо недалеко от Брайтона.
— Генри, — голос отца вибрировал. — У тебя будет сколько угодно дней, чтобы поведать сестре о своих приключениях, но сейчас тебе придется извинить ее. — Он пожевал губу и обратился к Шарлотте: — Я знаю, Шарли, ты, без сомнения, предпочла бы услышать все подробности о моем плане заранее. Но так получилось, что на сегодняшний вечер я принял приглашение, которое вряд ли доставит тебе удовольствие. Мы должны быть в Павильоне по пожеланию принца. В восемь часов и ни минутой позже.
Шарлотта не поверила своим ушам.
— Что? — спросила она, пораженная. — В Павильоне? Сегодня вечером? Ты шутишь. —
Он не удивил бы ее больше, выплеснув ей в лицо бокал ледяного шампанского. Она выпустила Генри из объятий и поднялась с колен. — Папа, ты говоришь, что мы едем в Королевский Павильон через два часа? Я не смогу подготовиться к встрече с принцем за такое короткое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76