Их нет!
— Брось, — недоверчиво посмотрел на неё Глеб.
— Сам пойди посмотри.
Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.
Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения — клипсы, серёжки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и её родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.
— Видишь, нет! — истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки.
— Нету!
— Успокойся, Фери! — проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины. — Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!
— Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!
Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.
— Фери, Фери… — растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.
— Что… скажу… папе? — сквозь слезы выдавила она из себя. — Прокутили, да?
У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поёжился, переступая с ноги на ногу.
— Ну, делай же что-нибудь! — взвизгнула Лена. — Чего стоишь? Конечно, это не твоё!
— Заткнись! — вдруг заорал Глеб.
Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.
— Прости… — пробормотал он. — Прости, Фери… Я понимаю… Но нельзя же так убиваться. — И стал гладить её по голове.
Лена схватила его руку, прижала к губам.
— И ты извини, — тихо прошептала она. — Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но… Это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь — бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдёт!
Глеб распахнул шкаф.
— Ты что? — удивилась Лена.
— Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был! — зловеще-спокойно сказал он.
И только теперь до неё дошёл жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.
Его и её кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер — тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и ни разу не надёванные мужские немецкие сапоги «саламандра».
— Тут все вроде цело, — мрачно констатировал Глеб. — А в комнате?
— Глеб, вода! — вспомнила Лена.
Со словами «ах, черт!» он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.
— Оденься, — сказала она. — Простудишься.
Он натянул на себя спортивный костюм «адидас», и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.
Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.
Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.
Радиоаппаратура — а она стоила очень дорого, все японского производства: «сони» и «джи-ви-си» — не заинтересовала вора.
— Смотри, и дублёнка моя здесь, — показал на вешалку в прихожей Глеб.
— Наверное, фасон не понравился, — мрачно сострил он.
— Ты ещё шутишь, — вздохнула Лена.
— Что же теперь — вешаться? — усмехнулся муж. — Но как они вошли? — Он осмотрел входную дверь, замки. — Вроде все цело.
— Что гадать, — сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: — Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!
— Погоди, — отмахнулся он.
— Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!
— Не волнуйся, — осклабился Глеб, — уже скрылись.
— Ну, знаешь! — возмутилась Лена.
— Ради бога! Пожалуйста! — Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. — Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. — Он снял, трубку. — Только я хотел бы знать, как к этому отнесётся Антон Викентьевич?
— А как? — удивлённо спросила Лена. — Я думаю, папа поступил бы именно так.
— Ты уверена? — Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.
И Лена вдруг почувствовала, что твёрдой уверенности на этот счёт у неё нет.
Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах
— Леокадия Гоголева — ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.
Баба Лика занимала отдельную комнату — самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с её разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шёлком, разрисованная хризантемами, фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из чёрных пушистых перьев: негритёнок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплёте.
Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь там, в своём прошлом.
В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном тёмном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:
— Спасибо, моя милая… — И закрывала глаза, словно засыпала.
Лена, боясь нарушить малейшим звуком её забытьё, тихо удалялась.
Месяца за три до смерти — Лене тогда было пятнадцать лет — баба Лика неожиданно сама пригласила её в своё логово (так про себя называла девочка комнату старухи).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34