Фигура Николая Николаевича была довольно смешной: длинное худое тело, узкие плечи и заметно выдающийся живот, обтянутый шерстяным спортивным костюмом с белой полосой вдоль рукавов — мода пятнадцатилетней давности.
Он достал бутылку минеральной воды, открыл и предложил гостю:
— Будешь?
— Полстаканчика, если можно, — сказал Глеб и, приняв тяжёлый хрустальный стакан, осторожно поинтересовался: — Вика замужем?
Вербицкий отпил пару глотков воды, вздохнул.
— Я и сам не знаю, — как-то виновато улыбнулся он. — Дочь у нас своеобразный человек. Дитя своего времени. Мы вас плохо понимаем. Короче, увидишь, поговоришь сам. Одно гарантирую — прежнюю Вику ты не узнаешь.
Слова Вербицкого заинтересовали Глеба.
Вика… Виктория… Они учились в одной школе, только Глеб — двумя классами старше. Была худая, угловатая, с прямыми чёрными волосами. За её большой рот кто-то назвал девочку Щелкунчиком. Прозвище пристало надолго.
Это теперь Глеб понимал, сколько слез, вероятно, было пролито из-за насмешек сверстников. Но тогда…
Дети жестоки. Не сознавая того, они могут причинять нестерпимую боль и обиду друг другу, которая иной раз не выветривается из души и памяти всю жизнь.
Вику даже не защищало то, что она прекрасно рисовала. Старшеклассники, и те восхищались красочно оформленными стенгазетами, к которым приложила свою руку Вербицкая.
У Глеба с Викой была своя тайна. Когда он учился в десятом классе (она соответственно в восьмом), то получил от дочери предисполкома записку. Невинную по форме, но значительную по смыслу (о, Глеб уже был избалован обожанием девчонок и умел расшифровывать недомолвки!): «Не взялись бы Вы достать пригласительные билеты на концерт учащихся музыкальной школы для меня и моей подруги?»
Во-первых, Вика могла бы обратиться к нему с такой просьбой устно. Во-вторых, билеты не были проблемой. Но главное заключалось в другом. Это была записка к мальчику…
Глеб был избалован, но циником не был. Он передал в запечатанном конверте просимые билеты через посредника, но во время концерта к двум восьмиклассницам не подошёл. А сколько было благодарности, призыва и в то же время смущения во взглядах Вербицкой, которые она бросала на него!
К своей чести (а Ярцев ставил себе это в заслугу), он никому никогда не говорил об этом случае. Даже отцу, который более чем прозрачно намекал сыну, что весьма желал бы дружбы между Глебом и дочерью председателя облисполкома. Сиречь, хотел бы видеть её в своих снохах.
— Папа, — отмахивался Ярцев-младший, — да ты посмотри на неё!
— Что ты понимаешь! У Вики красивые глаза, рот…
— Рот?! — смеялся Глеб. — Ой, умру, ой, держите меня!
Летом, после того концерта, Вербицкие уехали в Москву. С тех пор Глеб не видел Вику. А прошло уже семь лет!
Единственное, что о ней знал Глеб (из разговора отца с Николаем Николаевичем), — Вика училась в художественном институте имени Сурикова в Москве.
— И все-таки в такой праздник уезжать сюда… — Глеб с сомнением покачал головой. — Провинция, она и есть провинция. Тут даже апельсинов или мандаринов не достанешь.
— По мне хоть бы их и век не было, — махнул рукой Николай Николаевич.
— Не понимаю, что на них так бросаются? Ну что может быть лучше хорошей антоновки или семиренки! Я всегда говорю: везём за тридевять земель, с другой, можно сказать, стороны земного шара всякие там бананы, манго, папайю! А своё добро — душистое, ароматное и полезное, да-да, в тыщу раз полезнее! — яблоки, груши и другую прелесть собрать и сохранить не можем! Частник предлагает заготовителям почти бесплатно: берите, пользуйтесь! ан нет! Для своего не хватает транспорта, тары и ещё черт знает чего! Вот, ей-богу, дай мне ананас, так я откажусь от него в пользу крыжовника! — Видя, что Глеб улыбается, Вербицкий прервал свою филиппику. — Ты не согласен?
— Да нет, просто вспомнил… — сказал Ярцев. — Был когда-то такой граф Завадовский, по-моему, в начале прошлого века… Так его сын прямо-таки помешался на ананасах. Потреблял их в несметном количестве. Сырыми, варёными…
— Как варёными? — удивился Вербицкий.
— Более того, их для него даже квасили. В бочках, как капусту… А потом варили из них щи или борщ.
— Нет, ты серьёзно? — все ещё не верил Николай Николаевич.
— Исторический факт!
— Это же… Это же стоило, наверное, кучу денег!
— Совершенно верно. Сын Завадовского умер чуть ли не в нищете!
— Да, — вздохнул Вербицкий. — Русская натура. — Не остановишь. — Он усмехнулся. — Вот что, Глеб, квашеными ананасами я тебя угостить не могу. А вот ужином…
— Нет-нет, — запротестовал Ярцев. — Спасибо. Я дома…
— Ох уж эта провинциальная скромность, — недовольно заметил Николай Николаевич. — Возьмём что-нибудь лёгкое, перекусим. От этого не растолстеешь. Понимаешь, не люблю я есть в одиночестве. Ну как?
— Уговорили! — засмеялся Глеб.
— Вот и ладненько, — потирая руки, произнёс Вербицкий. Он снял трубку, позвонил в ресторан и заказал ужин в номер. А Глеб, пока Николай Николаевич перечислял блюда, гадал, чем все-таки вызвана такая милость? Почему Вербицкий столь любезен с ним?
Вербицкий, положив трубку, продолжил разговор о дочери:
— Открою ещё один секрет. Вика едет поработать на пленэре. Ну, рисовать с натуры, на воздухе. Так это у них называется.
— Знаю, — кивнул Ярцев.
— У неё талант. Не как отец говорю… Послушай, как у тебя завтра день? — неожиданно перескочил он.
— Располагайте мною сколько вам надо, — с готовностью откликнулся Ярцев.
— Ну как же… Перед Новым годом… У тебя жена, — все ещё сомневался Вербицкий.
— Николай Николаевич, — обиделся Глеб. — Если я говорю…
— Хорошо, хорошо, — поднял вверх руки Вербицкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34