Тарасов снял крышку-«голову» с одного из кувшинов в виде журавля, понюхал:— Заставь дурака Богу молиться… Кто же вино в такое наливает?! Ну, да ладно, — он поставил «журавля» на место и спросил Коломийца: — А не слишком ли всего много? Купеческий переборна, Иван Степанович?— Того они от нас и ждут, Алексей Владимирович, — заверил тот.— Может, ты и прав, — Тарасов переходами с «вы» на «ты» держал Коломийца в легком напряжении. Усевшись за стол, он жестом пригласил директора музея сесть рядом. — Нам, как устроителям, в порядке проверки следует слегка продегустировать как пищу, так и напитки.Из штофа он плеснул водки в два высоких узких стопаря, ловко бросил по пластине драгоценной рыбы на две тарелки и поднял свой малый сосуд:— За наше знакомство, Иван Степанович!— Тогда уж на брудершафт, — предложил Коломиец.— С удовольствием, — поддержал его Тарасов. — Только одно условие — без поцелуя. Идет?— Идет! — согласился Коломиец.Выпили. Коломиец пожевал рыбки и спросил без обиняков:— И что же ты от меня хочешь, Леша?— Я много хочу. Но не от тебя, от жизни. Как и ты, Ваня, — подмигнул делец.Коломиец решил говорить без обиняков:— В данном случае от жизни ты хочешь получить что-то через меня. Что?— Для начала кое-какие сведения. Во-первых, откуда это? — Тарасов, сделав вилкой плавное движение, обозначил круг ендов, блюд, штофов, «журавлей».— Из музея, как тебе известно, — напомнил Коломиец.— А в музей как это попало? — спросил Алексей не без подвоха.— Все очень просто, Леша, — усмехнулся Иван. — Был такой в начале века богатейший купец Кукушкин. Родом из наших мест. Держал он в Москве крупнейшую бакалейную торговлю, по сути дела, монополист был. Сам-то он не очень меценатствовал, а вот дети — сын Максим и дочка Евдокия — большие были знатоки и любители русского искусства. Максим целые экспедиции организовывал по Северу и Поволжью, чтобы ценности разорившихся помещиков не упустить. А Евдокия, в замужестве Бахметьева, современную живопись коллекционировала. В конце концов загорелся и сам Кукушкин: очень хотел Морозова, Мамонтова и Щукина переплюнуть. Переплюнул или не переплюнул — неизвестно, потому что он к своим сокровищам мало кого допускал. Осторожен был. И осторожен до того, что сразу после Февральской революции все свои коллекции сюда переправил и сам здесь поселился в собственном доме, в котором сейчас музей. Затем все произошло так, как и следовало ожидать: в восемнадцатом объявился в городе начальник уездной Чека Евсей Кудрин, который в порядке борьбы с контрреволюцией поставил Кукушкина к стенке, а сам весьма комфортно устроился в его доме, гуляя вовсю. На похороны отца приехала дочь Кукушкина Евдокия Петровна Бахметьева с двумя сыновьями-близнецами. Уже вдова — муж на фронте погиб. Узнав все и увидев кудринские безобразия, она отправилась в Москву прямо к Луначарскому, с которым была знакома и даже через него деньжатами большевикам помогала! А Луначарский с ходу Дзержинскому: так и так, разбой, мол, ваши чекисты творят — чистые бандиты.Вернулась к нам Евдокия Петровна не одна, а с чекистами уже столичными. Недолго думая, столичные поставили к стенке веселого Евсейку и уехали. А Евдокия Петровна осталась у нас навсегда. Луначарский объявил коллекцию Кукушкина национальным достоянием, приказал на основе этой коллекции образовать уездный музей и назначил директором музея Евдокию Петровну.Женщина она была знающая, любила свое дело и главное — умная. Перво-наперво она вот что сотворила: приказ Луначарского был вставлен в рамку и повешен при входе в музей, где его не раз зрели областные начальники, пытавшиеся перетянуть коллекцию в область. Прочитав же, уезжали ни с чем. Война пришла, когда у Бахметьевой гостили сыновья, военные: один — артиллерист, а другой — инженер. Понимая, что может произойти всякое, они втроем за три дня упаковали все самое ценное из коллекции в двадцать огромных ящиков, которые спрятали в доме, в хорошо известных им тайниках. Остальные тридцать ящиков оставили в залах, ожидая приказа об эвакуации. Приказ-то пришел, а транспорт — нет. Нагрянули немцы, отобрали из тридцати ящиков самое ценное, а остальное милостиво разрешили экспонировать в музее. Евдокия Петровна так и сделала. В сорок четвертом вернулись наши, но к этому времени Евдокии Петровны уже не было в живых, умерла от инфаркта. Назначили директором музея Вадима Афанасьевича Гуркина, бывшего бухгалтера райисполкома. Тот согласно документации привел музей в порядок. Он-то и нашел бумагу о пятидесяти ящиках, которую составила в сорок первом Евдокия Петровна. Искали оставшиеся двадцать, да так и не нашли.— А может, старушка просто по забывчивости или по ошибке такое написала? — предположил Тарасов.— Да так вроде все и считали, пока я на место директора не заступил… — беспечно вроде бы сказал Коломиец, а затем добавил тихо и серьезно: — Мы нашли два ящика, Леша.— Кто это мы? — спросил Тарасов, задумчиво разливая по второй.— Я и два моих помощника. Экскурсовод Валентин Поливанов и плотник Олег Долгов, — пояснил Коломиец.— Знали об этом только вы трое? — Леша напрягся, но старался не выдавать себя.— А зачем другим знать? — удивился Иван.— Есть еще и сыновья Бахметьевой…— Их нет. Погибли на войне, — утешил собеседника Коломиец.— Что ты сделал с содержимым ящиков? — продолжал пытать директора музея Тарасов.— Основное выставил в двусветном зале, где ты был, — ответил Иван. — А мелочевкой приторговываю. Жить-то надо.— И шарите, шарите по дому в поисках других тайников, да, Ваня? — уверенно заявил Тарасов.— Нетрудно догадаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98