И даже не сорок второй. Теперь вооружение любых видов для нас не дефицит. Есть чем бить фрицев.
После этого он с усмешкой произнес:
– Козырев просится на покой. Устал, говорит. Устал от своего начальника. Каково, а? – Выждав мгновение, он продолжал: – Сообщил он вам, кого прочит на свое место?
– Сообщил, Вячеслав Михайлович.
– Ну и как вы смотрите на это дело?
– Неудачную кандидатуру он подыскал, – не без волнения ответил я, уверенный, что мой отказ вызовет резкую отповедь.
– Это в каком же смысле неудачную? – изобразил добродушное удивление нарком.
– Простите за прямоту, Вячеслав Михайлович, но я слишком хорошо знаю себя, чтобы не понимать, что мне недостает качеств, необходимых для такой должности.
– Каких качеств? – Добродушное выражение исчезло с лица наркома.
– Качеств послушного и расторопного адъютанта, – совсем не дипломатично выпалил я, тут же спохватившись, что выразился, пожалуй, слишком вызывающе. Но будь что будет, подумал я. Зато в вопрос была внесена полная ясность.
Молотов пристально поглядел на меня и сухо промолвил:
– Что ж, как-нибудь обойдемся без вас. Можете идти.
Как это ни странно на первый взгляд, но гроза, казалось бы, неминуемая, так и не разразилась. И в тот момент и позже я гадал, почему нарком не встретил в штыки мой не очень-то деликатный намек на то, что с ним нелегко сработаться. Должно быть, он оценил мою прямоту в отношении себя, к какой, по всей вероятности, не привык.
– Ну, с чем тебя поздравить? – с нетерпением спросил Козырев, как только я вышел из кабинета.
– Ни с чем, – облегченно вздохнул я. – Мне очень жаль, что я обманул твои надежды, но я отказался.
– Эх ты, – с огорчением проговорил он. – А я-то на тебя так рассчитывал.
– Ничего, – утешил я его. – Найдешь другого, более достойного кандидата.
Месяц спустя я с удовольствием узнал, что Козырев все-таки отпущен из секретариата наркома. 24 марта он был назначен генеральным секретарем и членом коллегии НКИД, перейдя, таким образом, на самостоятельную работу. В дальнейшем он с честью представлял Советский Союз на дипломатических постах за границей и в НКИД – МИД.

* * *
А война тем временем сурово давала себя знать. Сравнительно ограниченный масштаб военных действий в первом полугодии сменился с конца июня битвами огромного размаха. Вермахт сделал попытку возродить не удавшийся в предыдущем году блицкриг. В течение июля и августа немецкие войска, прорвав фронт на Юго-Западном направлении, продвинулись до Воронежа, Сталинграда, Орджоникидзе и Новороссийска. Но с приближением осени немецкое наступление начало выдыхаться. Воронеж, Сталинград, Новороссийск и Орджоникидзе стали теми рубежами, на которых Красная Армия остановила полчища вермахта, измотав их в непрерывных боях летне-осенней кампании.
С затаенной надеждой ждали советские люди момента, когда свое решающее слово скажет Красная Армия. Момент этот был уже недалек. 19 ноября на Среднем Дону и под Сталинградом развернулось мощное контрнаступление Красной Армии, завершившееся окружением и в дальнейшем – полным разгромом армейской группировки Паулюса. А затем сильнейшие удары обрушились на немецкие войска и на других фронтах. И снова, как в прошлом году, страна встречала Новый год под грохот орудий наступающей армии-освободительницы.

11. Наркоминдел на Волге (1943 год)
Немало важных событий произошло в 1943 году в дипломатических отношениях Советского Союза со странами, что входили в круг компетенции Четвертого Европейского отдела.
Среди последних наиболее серьезным являлось прогрессировавшее из месяца в месяц ухудшение советско-польских отношений. Основной причиной этого была та же, что в предыдущем году привела к выводу польской армии из Советского Союза и к политической дискредитации польского посольства, а именно антисоветские тенденции эмигрантского польского правительства. Питались они упорным нежеланием эмигрантских буржуазно-помещичьих кругов отказаться от притязаний на советские западноукраинские и западнобелорусские земли.
Эти притязания были вновь официально подтверждены 25 февраля на заседании польского правительства, обсуждавшего состояние польско-советских отношений. В результате заседания было опубликовано вызывающее по тону и содержанию заявление, которое уже на следующий день, 26 февраля, было вручено польским послом Ромером И. В. Сталину. Никакого официального коммюнике о беседе Сталина с Ромером опубликовано не было, но отношение Советского правительства к этому заявлению было четко выражено в сообщении ТАСС от 3 марта:

«Опубликованное 25 февраля сего года заявление Польского Правительства в Лондоне о советско-польских отношениях, – так начинался этот важный документ, – свидетельствует о том, что Польское Правительство не хочет признать исторических прав украинского и белорусского народов быть объединенными в своих национальных государствах. Продолжая, видимо, считать законной захватническую политику империалистических государств, деливших между собою исконные украинские и белорусские земли, и игнорируя всем известный факт происшедшего уже воссоединения украинцев и белорусов в недрах своих национальных государств, Польское Правительство, таким образом, выступает за раздел украинских и белорусских земель, за продолжение политики раздробления украинского и белорусского народов».
После ссылки на то, что даже лорд Керзон признавал в свое время беспочвенность подобных притязаний Польши, и приведя ряд других аргументов против необоснованных польских домогательств, ТАСС делал следующий вывод:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167