Мы известим их. Они же устроят вас на парижский поезд».
Я не раскаялся в том, что принял их совет. На другой день «дуглас» за полтора-два часа доставил меня во Франкфурт. Там я был радушно встречен капитаном Завьяловым. Вечером он проводил меня на вокзал, а днем 16-го скорый поезд Франкфурт – Париж прибыл на запущенный Восточный вокзал французской столицы.
На этот раз я не искал встречи с А. Е. Богомоловым, не желая вторично отрывать его от дел. А оказавшееся у меня свободное время во второй половине 16-го и в первой половине 17-го посвятил Парижу: поколесил по городу на такси, походил пешком, даже наспех забежал в Луврский музей.
17-го я получил в посольстве пачку американских проездных документов и через час был в Орли. Самолет, в котором я после выполнения всех формальностей занял место, был большой и комфортабельный. Первую посадку он совершил в аэропорту Санту-Мария на Азорах, где нам пришлось заночевать. Из-за отсутствия запасного экипажа машина должна была отправиться дальше с тем же экипажем, которому давалось на отдых 12 часов.
Посадка в самолет для дальнейшего полета состоялась вскоре после второго завтрака.
После одиннадцатичасового перелета наш самолет приземлился на острове Сент-Дейвидс, одном из островов Бермудского архипелага. Здесь, как и на Санту-Марии, запасного экипажа не было, что означало для пассажиров ночевку в огромном полупустом зале ожидания на голых скамейках. Стартовал наш самолет только в семь часов вечера. В ожидании близкого финиша в Нью-Йорке я решил вздремнуть в откинутом кресле. Разбудило меня чье-то легкое прикосновение к моему плечу. Стоявший рядом бортмеханик молча указал мне на светящееся сигнальное табло, призывавшее пассажиров пристегнуть ремни и не курить. Значит, идем на посадку.
– Нью-Йорк? – обрадованно спросил я. Он отрицательно помотал головой.
– Нет, Спрингфилд. Ла-Гуардия не принимает.
Спрингфилд… Только этого еще недоставало! В январе меня по пути с Азоров вместо Парижа завезли на сутки в Марсель, теперь опять черт знает куда. От Спрингфилда, что в штате Массачусетс, до Нью-Йорка еще добрых 200 километров. И раз аэропорт Ла-Гуардия не принимает, то добираться туда надо поездом.
Оставшаяся часть пути прошла так. Часа через три с половиной, в середине ночи, я прибыл в Нью-Йорк. На Центральном вокзале меня взял под свою опеку секретарь генконсульства Федосеев, отвезший в забронированный для меня номер гостиницы, где я промаялся в полусне последние часы ночи. В Вашингтон я выехал 20 февраля ранним экспрессом и уже в полдень был встречен на перроне вашингтонского вокзала женой и обоими мальчиками.
Этим приятным финалом и завершилась моя более чем месячная командировка в Москву.

* * *
По возвращении в Вашингтон я сразу же ощутил большую перемену в политическом климате, наметившуюся в Соединенных Штатах еще в январе 1946 года. В феврале там уже вовсю бушевала новая антисоветская истерия, по своей накаленности превосходившая осеннюю.
В Москве я, разумеется, кое-что знал о ней по сообщениям ТАСС, но в Вашингтоне ее истинный характер и масштабы выявились гораздо рельефнее. Эта кампания более, чем все другие антисоветские кампании послевоенного периода, была, судя по всему, хорошо продумана и проводилась систематически, с дальним прицелом.
Своеобразным прологом к ней были январские нападки в прессе на государственного секретаря Бирнса. Ссылаясь на результаты Московского совещания министров иностранных дел, реакционные комментаторы вменяли ему в вину «политику умиротворения России», утверждали, что достижение согласия в вопросе о Дальневосточной комиссии и о процедуре разработки мирных договоров со странами-сателлитами гитлеровской Германии – это «игра в поддавки», проводимая госдепартаментом в ущерб интересам США и всего «христианского мира».
Косвенно, а иногда и прямо эта критика направлялась по адресу президента Трумэна, санкционировавшего «соглашательство» Бирнса. От президента требовали сменить «мягкую» политику в отношении СССР на «жесткую», намекая при этом на то, что Бирнс вряд ли сумеет осуществить ее. А одновременно с отдельными нападками на Бирнса и Трумэна в монополистической прессе мутным потоком лилась злопыхательская «информация» о Советском Союзе и его внешней политике.
До предела раздраженный успешным исходом декабрьского Московского совещания и опасаясь дальнейшей уступчивости со стороны американского правительства, в Соединенные Штаты поспешил давний ненавистник Советского Союза и всех сил прогресса Уинстон Черчилль. Приехал как частное лицо – после провала на выборах в июле 1945 года он был не у дел, – чтобы «провести зимний отдых» в благословенной Флориде. Однако «отдых» свой он начал уже в Вашингтоне, нанеся 14 января визит президенту Трумэну. Встретился он с ним в присутствии яростного антисоветчика сенатора Артура Ванденберга, представителя США в Комиссии ООН по контролю над атомной энергией, убежденного проводника «атомной политики» Бернарда Баруха и адмирала Леги.
Уже по одному подбору участников этой встречи можно было судить, что визит Черчилля в Белый дом был Отнюдь не светским. Практически он вылился в совещание по злободневным проблемам, о характере которых оставалось только догадываться. Правда, немного спустя выяснилось, что в число обсуждавшихся вопросов входил и первоначальный набросок печально знаменитой поджигательской речи, которую 5 марта Черчилль произнес в Фултоне в присутствии президента Трумэна. В окончательном варианте этой речи главными были две темы: об «экспансионизме» СССР и о военном союзе между Британской империей и Соединенными Штатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167