- Как подвигается ваша книга, сэр?
Вопрос этот почти испугал Сесилию. Он был поставлен слишком бесцеремонно. Пусть отец действительно сверх всякой меры увлечен своей книгой, но ведь для него она дороже всего на свете. К своему облегчению она увидела, что отец ест шпинат и ничего не слышит.
- Я полагаю, она уже близится к завершению? - продолжал Стивн.
Сесилия поспешно сказала:
- Эта белая сирень прелестна, правда, папа?
Мистер Стоун поднял глаза.
- Она не белая, она розовая. Это нетрудно проверить.
Он замолчал, устремив взгляд на сирень.
"Ах, если бы только удержать его на такой теме, он всегда так интересно рассказывал о природе", - думала Сесилия.
- Все цветы - один-единый цветок, - сказал мистер Стоун.
Голос его теперь звучал по-иному.
"О боже, опять..."
- У них у всех одна душа. В те дни люди разделяли и подразделяли их, забыв, что единый бледный дух лежит в основе этих внешне как будто различных форм.
Сесилия бросила взгляд сперва на лакея, затем на Стивна.
Она увидела, что муж заметно приподнял одну бровь. Стивн терпеть не мог путаницы в понятиях.
- Помилуйте, сэр, - услышала Сесилия его голос. - Уж не хотите ли вы уверить нас, что у роз и одуванчиков - в основе один и тот же бледный дух?
Мистер Стоун поглядел на него с грустью.
- Я так сказал? Я не хотел быть догматичным.
- Нет, сэр, что вы, разумеется, нет, - пробормотал Стивн.
Тайми, нагнувшись к матери, шепнула:
- Мама, ради бога, не давай дедушке развивать свои фантазии, сегодня я просто не в силах это вынести.
Сесилия, растерявшись, поспешно спросила:
- Скажи, папа, как по-твоему: какой тип лица у молоденькой девушки, которая приходит к тебе писать?
Мистер Стоун перестал пить воду: Сесилии, очевидно, удалось завладеть его вниманием. Но он все же ничего не ответил. Тут она увидела, что лакей из какого-то чувства противоречия - этим, казалось ей, отличалась вся ее прислуга - уже собирается подать ему говяжье филе. Она отчаянно зашептала одними губами:
- Нет, Чарлз, нет, не надо, не надо!..
Лакей, поджав губы, прошел мимо. Мистер Стоун заговорил:
- Я не задумывался над этим. У нее тип скорее кельтский, чем англосаксонский. Скулы сильно выдаются, подбородок небольшой, череп широкий - если не забуду, я его смеряю, - глаза особенного голубого цвета, напоминают цветы цикория; рот...
Мистер Стоун умолк.
"Как я удачно выбрала тему, - подумала Сесилия. - Может быть, так он будет говорить и дальше".
- Вот не знаю, добродетельна ли она, - сказал мистер Стоун каким-то отчужденным голосом.
Сесилия слышала, как Стивн отхлебнул хересу, и Тайми тоже что-то пила; сама она не пила ничего, но, вся порозовев и все же спокойно - она была хорошо воспитана, - сказала:
- Ты не попробовал молодого картофеля, папа. Чарлз, подайте мистеру Стоуну молодого картофеля.
Но Сесилия заметила почти мстительное выражение на лице мужа: из-за ее неудачи с выбором темы ему приходилось снова брать инициативу в свои руки.
- Если уж говорить о братстве, сэр, - сказал он сухо, - стали бы вы утверждать, что молодой картофель - брат бобов?
Мистер Стоун, перед которым лежали на тарелке оба эти овоща, казалось, смутился чрезвычайно.
- Я не замечаю разницы между ними, - проговорил он, запинаясь.
- Верно, - сказал Стивн, - из них обоих добывают один и тот же бледный дух, именуемый алкоголем.
Мистер Стоун посмотрел на зятя.
- Вы смеетесь надо мной. Тут я ничего не могу поделать. Но вы не должны смеяться над жизнью, это богохульство.
Печальный, проникающий в душу взгляд старика устыдил Стивна, Сесилия видела, что он закусил нижнюю губу.
- Мы слишком много болтаем, - сказал он, - мы мешаем есть твоему отцу.
И до конца обеда никто не проронил ни слова.
Когда мистер Стоун, отказавшись от провожатых, отбыл домой, а Тайми ушла к себе спать, Стивн уединился в своем кабинете. Здесь все было не так, как в остальных комнатах: это было святилище, здесь проходила личная жизнь Стивна. Здесь в особых, сделанных по специальному заказу хранилищах он держал свои палки для гольфа, трубки и бумаги. Никто в доме, кроме него самого, не смел ни к чему прикасаться, лишь дважды в неделю всегда одна и та же горничная делала уборку. Здесь не было бюста Сократа, не было книг в переплетах из оленьей кожи, зато стоял шкаф, полный книг по юриспруденция, парламентских отчетов, журналов и романов сэра Вальтера Скотта; а у другой стены - два шкафчика темного дуба, состоящих из небольших выдвижных ящиков. Когда ящики выдвигались, слышался запах мази для чистки металла. Стоило приподнять куски зеленого сукна, закрывающие каждый ящик, - и обнаруживались монеты, тщательно рассортированные и снабженные ярлычками, - так к посаженным в ряд растениям прикрепляют дощечки с их наименованиями. К этим аккуратным рядам блестящих металлических кружков Стивн обращался в те моменты жизни, когда дух его слабел. Прибавить к ним новый экземпляр, коснуться их, прочитать наименования - все это давало ему тайную радость, будто он мысленно потирал руки от удовольствия. Как пьяница, Стивн тянул маленькими глотками то наслаждение, какое давали ему эти монеты. Они были творческой стороной его жизни, его историей мира. Им он отдавал ту часть души, которая отказывалась довольствоваться составлением резюме по вопросам законодательства, игрой в гольф и чтением журналов, - ту часть души, которая, неведомо почему, жаждет что-то создать, прежде чем человек умрет. Монеты от Рамсеса до Георга IV лежали в этих ящиках - звенья длинной неразрывной цепи власти.
Переодевшись в старый черный бархатный пиджак, лежавший наготове на стуле, и раскурив трубку, за которую никогда не брался, не сняв предварительно смокинга, Стивн подошел к правому шкафчику, открыл его и с улыбкой стал вынимать монеты одну за другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98