Он был другом всем, открывал душу каждому и был готов любить первого встречного. Бойкий оратор, он охотно выступал на собраниях, умел насмешить присутствовавших. На самом деле он был выдержанным и смелым. Он тоже умел не «показывать» добытых спекуляциями денег и набивал кубышку не менее жадно, чем Исмаилов.
Удобно растянувшись на ватном одеяле, Хамидов почти на ухо рассказывал Исмаилову некоторые новости и мелочи, которые имели для обоих приятелей определенное значение.
Недавно Хамидов встретил андижанца, который приехал из Ферганы на поклон могиле двенадцатиметрового богатыря, якобы погребенного под Хаканом. Старик андижанец побывал и в Аллакендском музее, где нашел ветхие предметы с надписью: «Чаша и плеть Рустама, о котором писал Фирдоуси». Посетитель обратил внимание и на плакаты, разоблачающие старого эмира Мозаффара.
Андижанец узнал «камчу и чашу Рустама». По его словам, эти ветхие предметы принадлежали не Рустаму, а тому самому богатырю, поклониться могиле которого он приехал. До революции колоссальные чашу и камчу показывали за деньги на аллакендском базаре. Старик очень доволен, что святые вещи догадались спрятать в музее и теперь даром позволяют их трогать…
И андижанец согласен с тем, что на плакатах музея ругают проклятого Мозаффара.
Садык терпеливо и не без интереса слушал Хассана. Если у приятеля есть что-либо более важное, он сам доберется до нужного сообщения. Хассан любил начинать издалека; он вертелся повсюду, собирал и сам пускал слухи, а для Садыка служил живой газетой.
Исмаилов знал и чашу и плеть, которые по своим размерам могли действительно принадлежать двенадцатиметровому великану. Националисты ловко подсунули их в музей; прикрываясь именем Фирдоуси, они поддерживали исламистские суеверия.
Таким же ловким ходом были и «антиэмирская» пропаганда против старого Мозаффара, который умер за пятьдесят лет до революции, и выставка картин, изображающих «зверства завоевания» русскими Средней Азии – под лозунгом разоблачения капитализма.
Дело в том, что Мозаффар признал зависимость эмирата от России. С этого, по мнению националистов, и начались все бедствия, которые закончились социальной революцией и образованием Узбекской Советской Республики.
Затем Хамидов рассказал о менее приятном случае – на улице молодежь шумно осмеяла муллу, заявившего, что дождь бывает по воле бога, а орошать осужденные богом пустыни – грех.
Садык и Хассан учились в тех же школах, что все мальчики, и преподаваемые науки были достаточно убедительны, чтобы друзья потеряли интерес к проблеме существования бога. Но они были готовы исполнять самые стеснительные обряды религии и ненавидели антирелигиозную пропаганду.
Об исламе нужно тактично молчать, как будто бы с ним покончено, как будто бы его совсем нет. Пусть ислам остается в тени, пусть пишут о чем угодно: о колхозах, заводах, каналах… Но только не о религии! Пока жив ислам – жива надежда…
Исмаилов и Хамидов считали себя просвещенными и исторически мыслящими людьми. Личный атеизм не мешал им. Примером для них был видный деятель младоаллакендской партии первой четверти столетия Абу-Фитрид. Разве такой человек мог верить в бога? Нет, конечно. Но в разгар революции кто, как не он, обратился к последнему эмиру, так прославляя Аллакенд:
«Солнце образования, дом науки, аудитория познания для всего мира».
Когда Аллакенд был полон учеными ислама и их учениками, торговля кипела и легко завязывались связи со всем миром. Ислам особенно хорошо утверждал право каждого на неограниченное обогащение. Не было религии лучше ислама, чтобы держать простой народ в повиновении.
Шариат предписывает брать с человека тем меньше налогов, чем он богаче. В эмирате владелец сорока баранов платил зякет ценой одного барана, а владелец четырех тысяч платил зякет только в сорок баранов, а не в сто. Ислам мудро поддерживает богатство!..
Исмаилов глубоко уважал себя за способности и знания – у него были развитые вкусы и широкие потребности. И с него, с директора, вычитают налоги в большей сумме, чем с ничтожной уборщицы и с других его подчиненных! И получает он только в четыре раза больше уборщицы, а должен был бы получать в сто раз больше. С этим нельзя примириться никогда! Каждый раз, подписывая ведомость заработной платы, Исмаилов внутренне возмущался несправедливостью.
– Да, плохо, – мрачно сказал Исмаилов. – Вот вам узбеки, бывшие мусульмане! За примером ходить недалеко. Вот он, сын раба Мослим. Вот сын нищего без имени Мохаммед-Рахим, воображающий себя умным. Сколько их, будь они прокляты! Они восстановили одних узбеков против других, расшатали основы нашей жизни, развратили узбеков. Расшатав ислам, они подорвали самые основы жизни узбекского народа.
Отец Исмаилова был одним из третьеразрядных многочисленных и полуголодных чиновников эмира, питался объедками двора и ползал на животе перед каждым. Зато иной раз и его удостаивали приказанием прочесть народу приговор главного судьи – казни-каляна, – и тогда мирза Исмаил, раздувшись от гордости, в расшитом халате и высокой чалме, присутствовал при совершении казни. Костюм неудобный, но следует показаться народу в величественном виде. Отец Хамидова был мелким даргой – сборщиком базарного налога, но и его руки не знали иного труда, кроме счета денег. Сыновья родились слишком поздно, чтобы видеть «величие» отцов, но их память бережно хранит хвастливые рассказы.
IV
Невеселые разговоры и еще более мрачные мысли испорти-настроение Исмаилова. Хамидов еще о чем-то болтал, но хозяину уже надоело его слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95