ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
! Так много об этом написано, а ответа нет. И Королев не только не помогает найти его, но, напротив, лишь усложняет задачу.
Еще не зная о смерти Сталина, Королев записал 5 марта: «Тревога не оставляет сознание ни на минуту. Что же с ним будет и как хочется, чтобы все было хорошо». На следующий день: «Умер наш товарищ Сталин... Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок и нет ни мыслей, ни слов, чтобы передать горе, которое нас всех постигло. Это действительно всенародное, неизмеримое горе – нет больше нашего родного товарища Сталина... В самые трудные минуты жизни всегда с надеждой и верой взоры обращались к товарищу Сталину. Самый простой, самый маленький человек мог к нему обратиться и всегда получал просимую помощь. Его великим вниманием была согрета любая область нашей жизни и работы... Сталин – это свет нашей жизни и вот его теперь нет с нами...»
7 марта: «Не могу ни за что взяться и собраться с мыслями».
8 марта: «Как страшно тяжело на сердце».
9 марта: «Слушали по радио похороны товарища Сталина. Как страшно тяжело. Как хорошо говорили тов. Маленков, Берия и Молотов. Кроме неисчерпаемого народного горя к тому, что было сказано, добавить нечего. Наш товарищ Сталин всегда будет вечно жить с нами».
Трудно передать те чувства, которые испытываешь, читая эти строки. Он же все видел: Бутырку, Лубянку, пересылки, страшные трюмы пароходов Дальстроя, лагеря смерти на Колыме, золотые клетки шарашек. Он жил, разговаривал, работал с сотнями осужденных людей, знал, убежден был в их абсолютной невиновности, тогда, как он, очень умный человек, психолог, великий знаток людей мог не связать своей судьбы, судьбы своих товарищей, уничтоженных физически и духовно искалеченных, с именем Сталина?! Как он мог написать, что, обращаясь к Сталину, «самый маленький человек... всегда получал просимую помощь», если сам обращался – помните его страстное, жгучее письмо Сталину, написанное в Бутырке 13 июля 1940 года (см. главу 33), – и никакой помощи не получил. На его глазах письма такие писали сотни людей и ни одного из них Сталин не спас, ни одному не помог. Тогда, как можно объяснить его скорбь? Когда я вспоминаю плачущих студентов на траурном митинге в большой химической аудитории МВТУ, я могу это понять: что знали эти мальчишки, что знал я сам? Но Королев! Почему он написал это?
А может быть, он, еще не реабилитированный вчерашний зек, писал для того, чтобы это прочла не только Нина Ивановна? Письма шли с оказией, но куда заходили до адресатов эти письма, мы не знаем. И Королев не знал, но, быть может, догадывался, что конверты эти со сверхсекретного полигона не минуют недремлющего ока Ивана Александровича Серова? Можно ли предположить, что Королев лукавил, дабы рассеять все сомнения в его верноподданнических чувствах? А сомнения такие были в 1946 году, и позднее – в 1952-м. Я спросил об этом однажды одного из соратников Королева Владимира Павловича Бармина.
– Вполне может быть. Почта, идущая с полигона, читалась, надо полагать, не только адресатами.
– Но ведь Сергей Павлович всегда передавал письма для Нины Ивановны с людьми, которым он доверял...
– Видите ли в чем дело. И Королев, и Глушко были сидельцами, т.е. людьми, которые сидели, прошли все ужасы репрессий. Это люди душевно искалеченные, пропитанные страхом, испуганные на всю жизнь. Внешне это могло никак не проявляться, это сидело в сидельцах очень глубоко. Поэтому исключить такую версию нельзя. Мы же не знаем, куда по дороге к Нине Ивановне заезжали курьеры...
В словах Бармина – немалая доля правды. Предположить в Сергее Павловиче верноподданническое лукавство, конечно, можно. Но поверить в него трудно. Подобная гипотеза разрушает образ того Королева, которого я знаю. Глубинный страх сидельца, конечно же, не миновал Королева. Забыть прииск Мальдяк он не мог. Профессор Всеволод Иванович Феодосьев, многолетний консультант ОКБ по вопросам устойчивости, вспоминал один разговор Сергея Павловича со своими ближайшими сотрудниками.
– Помните, братцы, – говорил Королев, – мы тратим страшные деньги. После таких неудач ничего не стоит «пришить» нам политическое дело – сознательную экономическую диверсию. Я эти штуки знаю...
Но при всем «комплексе сидельца» не такой все-таки человек был Сергей Павлович, чтобы так хитрить в письмах. И слишком простое получается в этом случае объяснение, слишком примитивное для такого характера.
В том-то и драма Королева, что писал он искренне, что даже он, человек невероятно раскрепощенного мышления и раскованной воли, задавить в себе раба был не в силах. Он, всю жизнь обгонявший время, был, тем не менее, и продуктом своего времени. Поэтому, кстати, и интересен он для потомков. Увы, Королев был искренен: раб оплакивал господина. Он даже Устинова в одном из писем называет «хозяином». Просто плакать хочется. Нет, не Королева оплакивать – время, в котором он жил.
Отстонали траурные марши, время возвращало в русло повседневных трудов разлившиеся в печали человеческие заботы. Танками пробивали в осевших, набухших весенней влагой снегах дорогу к стартовой площадке, готовили новую ракету к экзаменам.
Старт был назначен на пятницу 13 марта. «Чертовой дюжины» Королев не боялся. Он понедельников не любил, никогда не назначал серьезную работу на понедельник. Не из суеверия. Просто знал, что в этот день еще не развеялся в иных головах похмельный туман. А пятница – день хороший, рабочий. Но утро тринадцатого оказалось все-таки несчастливым: из-за Волги пришли низкие, плотные облака, закрыли небо, и Вознюк начал уговаривать отложить пуск. Королев посоветовался с Рязанским и согласился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467
Еще не зная о смерти Сталина, Королев записал 5 марта: «Тревога не оставляет сознание ни на минуту. Что же с ним будет и как хочется, чтобы все было хорошо». На следующий день: «Умер наш товарищ Сталин... Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок и нет ни мыслей, ни слов, чтобы передать горе, которое нас всех постигло. Это действительно всенародное, неизмеримое горе – нет больше нашего родного товарища Сталина... В самые трудные минуты жизни всегда с надеждой и верой взоры обращались к товарищу Сталину. Самый простой, самый маленький человек мог к нему обратиться и всегда получал просимую помощь. Его великим вниманием была согрета любая область нашей жизни и работы... Сталин – это свет нашей жизни и вот его теперь нет с нами...»
7 марта: «Не могу ни за что взяться и собраться с мыслями».
8 марта: «Как страшно тяжело на сердце».
9 марта: «Слушали по радио похороны товарища Сталина. Как страшно тяжело. Как хорошо говорили тов. Маленков, Берия и Молотов. Кроме неисчерпаемого народного горя к тому, что было сказано, добавить нечего. Наш товарищ Сталин всегда будет вечно жить с нами».
Трудно передать те чувства, которые испытываешь, читая эти строки. Он же все видел: Бутырку, Лубянку, пересылки, страшные трюмы пароходов Дальстроя, лагеря смерти на Колыме, золотые клетки шарашек. Он жил, разговаривал, работал с сотнями осужденных людей, знал, убежден был в их абсолютной невиновности, тогда, как он, очень умный человек, психолог, великий знаток людей мог не связать своей судьбы, судьбы своих товарищей, уничтоженных физически и духовно искалеченных, с именем Сталина?! Как он мог написать, что, обращаясь к Сталину, «самый маленький человек... всегда получал просимую помощь», если сам обращался – помните его страстное, жгучее письмо Сталину, написанное в Бутырке 13 июля 1940 года (см. главу 33), – и никакой помощи не получил. На его глазах письма такие писали сотни людей и ни одного из них Сталин не спас, ни одному не помог. Тогда, как можно объяснить его скорбь? Когда я вспоминаю плачущих студентов на траурном митинге в большой химической аудитории МВТУ, я могу это понять: что знали эти мальчишки, что знал я сам? Но Королев! Почему он написал это?
А может быть, он, еще не реабилитированный вчерашний зек, писал для того, чтобы это прочла не только Нина Ивановна? Письма шли с оказией, но куда заходили до адресатов эти письма, мы не знаем. И Королев не знал, но, быть может, догадывался, что конверты эти со сверхсекретного полигона не минуют недремлющего ока Ивана Александровича Серова? Можно ли предположить, что Королев лукавил, дабы рассеять все сомнения в его верноподданнических чувствах? А сомнения такие были в 1946 году, и позднее – в 1952-м. Я спросил об этом однажды одного из соратников Королева Владимира Павловича Бармина.
– Вполне может быть. Почта, идущая с полигона, читалась, надо полагать, не только адресатами.
– Но ведь Сергей Павлович всегда передавал письма для Нины Ивановны с людьми, которым он доверял...
– Видите ли в чем дело. И Королев, и Глушко были сидельцами, т.е. людьми, которые сидели, прошли все ужасы репрессий. Это люди душевно искалеченные, пропитанные страхом, испуганные на всю жизнь. Внешне это могло никак не проявляться, это сидело в сидельцах очень глубоко. Поэтому исключить такую версию нельзя. Мы же не знаем, куда по дороге к Нине Ивановне заезжали курьеры...
В словах Бармина – немалая доля правды. Предположить в Сергее Павловиче верноподданническое лукавство, конечно, можно. Но поверить в него трудно. Подобная гипотеза разрушает образ того Королева, которого я знаю. Глубинный страх сидельца, конечно же, не миновал Королева. Забыть прииск Мальдяк он не мог. Профессор Всеволод Иванович Феодосьев, многолетний консультант ОКБ по вопросам устойчивости, вспоминал один разговор Сергея Павловича со своими ближайшими сотрудниками.
– Помните, братцы, – говорил Королев, – мы тратим страшные деньги. После таких неудач ничего не стоит «пришить» нам политическое дело – сознательную экономическую диверсию. Я эти штуки знаю...
Но при всем «комплексе сидельца» не такой все-таки человек был Сергей Павлович, чтобы так хитрить в письмах. И слишком простое получается в этом случае объяснение, слишком примитивное для такого характера.
В том-то и драма Королева, что писал он искренне, что даже он, человек невероятно раскрепощенного мышления и раскованной воли, задавить в себе раба был не в силах. Он, всю жизнь обгонявший время, был, тем не менее, и продуктом своего времени. Поэтому, кстати, и интересен он для потомков. Увы, Королев был искренен: раб оплакивал господина. Он даже Устинова в одном из писем называет «хозяином». Просто плакать хочется. Нет, не Королева оплакивать – время, в котором он жил.
Отстонали траурные марши, время возвращало в русло повседневных трудов разлившиеся в печали человеческие заботы. Танками пробивали в осевших, набухших весенней влагой снегах дорогу к стартовой площадке, готовили новую ракету к экзаменам.
Старт был назначен на пятницу 13 марта. «Чертовой дюжины» Королев не боялся. Он понедельников не любил, никогда не назначал серьезную работу на понедельник. Не из суеверия. Просто знал, что в этот день еще не развеялся в иных головах похмельный туман. А пятница – день хороший, рабочий. Но утро тринадцатого оказалось все-таки несчастливым: из-за Волги пришли низкие, плотные облака, закрыли небо, и Вознюк начал уговаривать отложить пуск. Королев посоветовался с Рязанским и согласился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467