Эти женщины были до того прекрасны, что он опасался закрыть глаза и, открыв, не увидеть их вновь. Но каким-то особым чутьем Роберт понимал, что ни одна из них не смогла бы сравниться с Катрионой.
Да, он знал это, хотя ни разу не видел ее.
Внезапно что-то стукнуло по полу как раз в том месте, где, как было известно герцогу, сидела Катриона. Роберт, вздрогнул.
— Что это? — спросил он.
— Кусок угля, — объяснила девушка. — Он выпал из огня в камине.
Опять огонь!
Паника охватила молодого человека.
Вскочив на ноги, Роберт бросился к Катрионе, опрокинув на ходу столик с бутылкой бренди. Она упала прямо ему на ноги, но1 он даже не заметил этого. Он не видел Катрионы, не слышал ее. В точности как в ту ночь в Девонбруке…
— Не-ет! — вырвалось у него.
И в то же мгновение Катриона оказалась рядом с ним, взяла его за руку.
— Все хорошо, Роберт, — прошептала она. — Все хорошо. Просто из камина выпал кусок угля. Жаль, что это испугало тебя. Но опасности нет, не беспокойся.
Роберт не проронил ни слова. Он лишь схватил девушку в свои объятия и прижимал ее к себе до тех пор, пока гнев и боль не прошли.
— Мне очень жаль, — тихо повторила Катриона, уткнувшись ему в плечо.
— О чем же ты сожалеешь? — хрипло спросил Роберт.
— О том, что случилось с тобой, Роберт. О потере твоей семьи, о пожаре, о твоем зрении, наконец. Я могу только представить себе, как ужасно ты себя чувствуешь.
Отпустив ее, Роберт нащупал свой стул и сел.
— Надеюсь, Катриона, что ты никогда не узнаешь, каково это на самом деле, — вздохнул он.
Девушка печально глядела на герцога: она почти физически ощущала его боль, но ничего не могла поделать. Он прав. Ей никогда не понять, что он пережил. Конечно, она сопереживала, сочувствовала ему, но ей никогда не узнать, какие чувства испытывает человек, узнав, что его близких уничтожила чья-то преступная рука.
И тут она вспомнила о его отце. Если бы только она смогла помочь Роберту найти убийцу, то, возможно, он нашел бы в себе силы жить дальше, обрел бы надежду на счастье в будущем…
— Мне надо идти домой, — проговорила она, поворачиваясь к двери. — Завтра утром я вернусь, и мы опять отправимся по местам, которые описал твой отец.
Роберт отвернулся; он все еще не мог прийти в себя. Катриона ждала, но он молчал.
— Что ж, спокойной ночи, — бросила она на прощание. Герцог слышал, как она вышла из комнаты. Оставшись в одиночестве, он сорвал с лица очки и с горестным криком забросил их в дальний угол библиотеки. А затем повернулся к пылавшему в камине огню и, превозмогая боль, стал смотреть на него.
Но боль была невыносимой. Она охватила все его существо, жгла голову, пульсировала в висках. Роберт заскрежетал зубами, но не отвернулся от пламени.
И постепенно боль утихла. Перед глазами молодого человека появились какие-то неясные тени. Вперив взор в то место, где темное сходилось со светлым, Роберт заставлял свои глаза увидеть хоть что-нибудь.
Но что это? Вдруг ему показалось, что он видит нечто — нечто, ритмично покачивающееся из стороны в сторону. Правда, Роберт не мог понять, что это такое, но все же это было чем-то!
Роберт не двигался. Он даже боялся моргать, потому что опасался, что, закрыв на мгновение глаза, он больше не увидит этого движения. И когда боль стала совсем невыносимой, когда, казалось, сраженный ею, он вот-вот потеряет сознание, Роберт опустил веки и уронил голову. Из его груди вырвался тяжелый вздох.
А потом он вздохнул еще раз. Глубоко и медленно. Но этот вздох был исцеляющим. Герцог Девонбрук твердо решил, что зрение вернется к нему.
Он не отступит. Он снова будет видеть. Он сядет в свое кресло и будет час за часом, день за днем смотреть перед собой, пытаясь разглядеть окружающие предметы, — до тех пор, пока не увидит их воочию. Свет и тьма. Неясное движение. Он что-то видел. Просто надо поднапрячься и вынырнуть наконец из окружающей тьмы.
Он сумеет справиться с этой бедой. Он не будет беспомощным слепцом до конца жизни, инвалидом, за спиной которого всегда слышен сочувственный шепот. Да, он вернет себе зрение, потому что не сможет уйти в мир иной, так и не увидев своей Катрионы.
Глава 11
Достав из шкафа корзинку с рукоделием, Мэри Макбрайан выглянула в окно. Заметив Катриону, стиравшую рубашки Энгуса под большим старым буком, женщина улыбнулась.
Девушка по одной вынимала рубашки отца из воды и, выжав, развешивала их на заборе. Рядом с корытом стоял котелок с мылом из мыльного корня, которое Мэри сварила утром специально для стирки рубашек мужа.
Выпрямившись, Катриона положила руку на поясницу — все ее тело онемело от долгой стирки в неудобном положении. Юбки и рукава ее одежды были до того мокрыми, что Мэри усмехнулась: непонятно, что было мокрее — выстиранные рубашки Энгуса или платье ее дочери. Голова Катрионы, стоящей спиной к матери, была повязана широкой лентой, из-под которой торчали каштановые кудряшки — тоже мокрые, разумеется. Вытерев лоб рукой, девушка снова вернулась к корыту.
Мэри отвернулась, но потом снова посмотрела на дочь.
Затем ее взгляд упал на забор, на который девушка вешала рубашки. К ее удивлению, несколько рубашек валялось рядом на траве. Одна все еще отчаянно пыталась удержаться за прутья забора, зацепившись за него рукавом. Мэри ничего не могла понять: Катриона как ни в чем не бывало продолжала возиться с бельем.
— Катриона! — закричала женщина, распахивая дверь. Вздрогнув, девушка едва не полетела в высокое корыто, которое доходило ей почти до колена. Потом она повернулась к матери, и та только сейчас увидела, что верхняя часть лица девушки закрыта платком.
— Да, мамочка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97