Я не представляю, как вы сможете сказать «нет» рейхсфюреру. Быть выбранным для такой работы — это высокая честь. Кульминационный момент вашей службы рейху.
Фольмерхаузен уловил в последних фразах угрозу, достаточно явную, чтобы остаться незамеченной.
— Конечно, — выдавил он наконец из себя с легкой еврейской улыбочкой. — Это большая честь.
Но в голове у него крутилось: «Что я делаю? Сорок килограммов?»
Сейчас, месяц спустя, до сорока килограммов оставалось еще десять. Все это время они проводили отбор, откидывали лишнее, шли на компромиссы, импровизировали с решениями, мучительно убирая грамм за граммом. Фольмерхаузен мог назвать почти каждый из предыдущих дней по количеству граммов, убранных тут или там, но последние десять килограммов, казалось, убрать было уже невозможно. После постоянного прогресса группа начала топтаться на месте, и к прочим беспокойствам Фольмерхаузена прибавилась еще и тревога по поводу того, заметил ли Репп их заминку или нет.
Он думал о том, что это типичный для него процесс развития карьеры. Он хорошо выполняет большую часть работы, выполняет ее блестяще, но никогда так и не получает от этого никакой реальной выгоды. И вот теперь ему снова мешали какие-то мелочи, которые невозможно контролировать.
На глаза ему навернулись горькие слезы. Казалось, что неудачи, несправедливые гонения, дурные совпадения преследуют его.
Например, какую благодарность, какое уважение он получил за уже произведенную модификацию STG-44? Он взял эффективную, добротно сделанную винтовку, хотя и с затвором и стволом ручной работы, но все же обычный автомат, и сделал из него первоклассное оружие для снайпера. Он одним ударом решил две самые насущные проблемы — шум и точность при дальнем поражении цели, открыв совершенно новую концепцию в баллистике. Поставленная задача заключалась в том, чтобы бесшумно выпустить обойму из тридцати патронов и поразить цель, находящуюся в четырехстах метрах. И это достигнуто: теперь Репп имеет свои тридцать шансов там, где раньше у него не было ничего.
А что в ответ?
Репп просто сидит, уставившись на него своими холодными глазами, и спрашивает: «Но, инженер-доктор, а какой у нас сейчас вес?»
Сегодняшнее собрание прошло не очень-то хорошо: началась резкая перебранка между группой оптиков, большинство из которых были из Мюнхенского технологического института, и группой энергетиков-аккухмуляторщиков, — эти две группы являлись естественными антагонистами в вопросе уменьшения веса. Тем временем люди из группы преобразования энергии хмуро молчали.
Казалось, что все трудности навалились как-то сразу. Фольмерхаузен почувствовал, как у него задрожали руки и ноги, когда глаза всех его сотрудников устремились к нему в ожидании ответов, подсказок, решений. А за этими глазами он, к своему ужасу, видел Реппа. Страдания Фольмерхаузена были неописуемы.
— Господа, послушайте. Я верю...
Он остановился, совершенно не представляя, о чем он хотел сказать, когда начал говорить. С ним часто такое случалось: он начинал уверенно говорить, но где-то на середине терял контроль над своими мыслями и умолкал, а идеи, которые он хотел разъяснить, исчезали. Фольмерхаузен почувствовал, что в нем растет желание убежать; это желание трепыхалось у него в груди, как живое существо.
— Думаю, — продолжил он, и конец фразы поразил его не меньше, чем всех остальных, — мне надо пойти прогуляться.
Все с изумлением уставились на него. Фольмерхаузен всегда был таким напористым, пытался решить проблему одним усилием воли, раздавить ее своей энергией, своей решительностью. В глазах некоторых подчиненных читалось подозрение, что Ганс-жид наконец-то решил посмеяться над ними.
— Это всем нам пойдет на пользу, — убежденно произнес он. — Отвлечься от проблемы на несколько часов и потом взглянуть на нее свежим взглядом. Встретимся снова в час.
Он поспешил к входным дверям и почувствовал порыв чистого весеннего ветра и тепло солнца. Весна, с удивлением подумал Фольмерхаузен. Замкнувшись в своем мире микронов, тепловых кривых и энергетических последовательностей, он потерял всякое ощущение времени и даже времен года. Теперь он заметил, как изменилось их поселение, ставшее похожим на крепость. Он чуть было не упал в траншею, которая определенно появилась здесь уже после того, как он в последний раз проходил этим путем. Фольмерхаузен обогнул укрытую мешками с песком орудийную установку и начал лавировать между заграждениями из колючей проволоки. Неужели американцы совсем близко? Внезапно это его испугало. Надо не забыть спросить у Реппа.
Но ему хотелось зеленой тишины, голубого неба и ласкового прикосновения солнца, а не этой картины войны, которая только подчеркивала его проблемы. Фольмерхаузен направился к воротам и пошел вдоль по дороге, где примерно в полутора километрах отсюда был единственный просвет в окружающем лесу. Путь туда оказался не особенно приятным: темные деревья нависали над ним, скрывали от него голубое небо, дорога извивалась среди густых зарослей, и были места, где Фольмерхаузен чувствовал себя совершенно одиноким. Казалось, что нигде не шевелится ни одно живое существо, и никакой ветерок не трогал плотно раскинувшиеся над головой ветви, которые разрезали солнце под его ногами на мелкие пятнышки. Но вот за очередным поворотом в конце этого коридора показалось желтое пятно. Фольмерхаузен почти пробежал оставшееся расстояние.
Прогалина была пустой — желтое поле, окруженное с четырех сторон деревьями. Фольмерхаузен вышел на середину поляны и снова почувствовал, как солнце припекает ему шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109