наверное, ему, как средневековому рыцарю, потребуется подъемный кран, чтобы оторвать свою задницу от земли в час поединка.
Литс облизал пересохшие губы. «Если уж я боюсь, — подумал он, — то каково ему?»
Шмуль растянулся на траве рядом с ним, точно в такой же экипировке, но только без оружия, с которым он все равно не знал, как обращаться, и которое отказался брать из принципа, хотя Литс и старался убедить его взять хотя бы пистолет.
Однако Шмуль казался странно спокойным.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Литс с усилием, так как навешенное на него снаряжение сильно давило на внутренности.
Под черной краской не было заметно никакого выражения. Шмуль казался просто одним из парашютистов, отсчитывающих последние спокойные минуты ночи: глаза сверкают белым на фоне черного лица, рот плотно сжат, ноздри слегка раздуваются при дыхании.
В ответ на вопрос он коротко кивнул и ответил:
— Со мной все в порядке.
— Это хорошо, хорошо, — сказал Литс, желая быть таким же спокойным.
Сам он был измучен и в то же время переполнен бурлящей смесью энергии и страха. Весьма необычное состояние, имевшее одну положительную сторону: перестала беспокоить раненая нога, которая от усталости обычно дергалась и кровоточила. Над Литсом склонился человек, совершенно неузнаваемый в темноте, и сообщил:
— Сэр, полковник сказал, что самолеты подойдут на погрузку через пять минут. Через десять начинаем грузиться.
— Ясно, спасибо, — ответил Литс, и парашютист исчез.
Литс нервно огляделся. Было темно и тепло, люди лежали на траве по всему летному полю, хотя три часа назад их разделили на дакотские группы. За эти три часа дневной свет сменился сумерками, а потом и темнотой; смутно видневшиеся за авиабазой английские поля стали еще более призрачными. Люди были из 2-го батальона 501-го парашютно-пехотного полка, входящего в состав широко известной 82-й воздушно-десантной дивизии. Эти крепкие ребята прыгали в Италию и Норвегию, провели долгое нелегкое время в Бельгии, а совсем недавно, в марте, принимали участие в операции под названием «Университет», во время которой прыгали далеко за Рейн. На данный момент они около месяца провели без дела, наращивая жирок и лень здесь, в лагере отдыха на юге Англии, и когда Тони Аутвейт убедил нужных людей, что требуется группа головорезов для грязной работы на юге Твелвленда, 2-й батальон 501-го полка тут же взялся за эту работу.
В самолете было холодно. Шмуль сидел в этом холоде, прижавшись спиной к обшивке фюзеляжа, и дрожал. И в то же время он чувствовал себя великолепно. Его путешествие почти подошло к финальной точке. Остались считанные часы. Он был одним из двух дюжин человек, сидевших в полумраке самолета, и он был так же изолирован от них, как и они друг от друга, шумом двигателей, который делал невозможным человеческие контакты, так нужные сейчас им всем. Шмуль ощущал напряжение, особенно в капитане Литсе, и жалел его за это. Мусульманин не должен ничего чувствовать. Мусульманин отрезан от человеческих чувств, полностью самодостаточен. И все же Шмуль оглядел Литса и увидел, что тот сидит, сгорбившись и уйдя в себя, а его грязное лицо мерцает оранжевым цветом над кончиком сигареты. Горелая пробка коркой засохла на его коже, сделав черты лица абстрактными и нереальными. Но в глазах, безучастно уставившихся в пустоту, можно было прочитать одно: страх.
Однако Шмуль отказывался подчиняться страху. Он уже покончил со страхом и открыл для себя новую территорию. Если ты признал и даже призываешь смерть, ничто уже не имеет значения, даже такая нелепая штука, как полдня занятий в американской парашютной школе с этим парнем Ивенсом, когда тебе приходится демонстрировать атлетическую подготовку, спрыгивать с трехметровой вышки в яму с песком, перекатываться после падения, а еще висеть на подъемнике в пятнадцати метрах от земли, причем стропы врезаются в твои конечности и кто-то кричит тебе о регулировке, в которой ты ни черта не понимаешь, а земля устремляется тебе навстречу и ты врезаешься в нее.
— С вами все будет в порядке, — сказал ему Ивенс — Вытяжной шнур откроет парашют. Поверьте, все очень просто. Когда вы приземлитесь, за вами придет капитан. Он позаботится о вас.
Парень оптимистично улыбнулся. Он мог позволить себе оптимизм, поскольку не летел с ними.
Затем Шмуля отвели в вещевой отдел и подобрали ему снаряжение. Он подумал о том, что никогда в жизни еще не был так хорошо одет, хотя чувствовал себя в этой одежде как самозванец. Одежда была для него великовата, но, оглядевшись вокруг, он понял, что мешковатость является американским стилем. Вероятно, эти огромные болтающиеся одежды, сшитые из бесконечных кусков материи, должны были символизировать процветание. На складе американцы вытаскивали эти предметы из огромных стопок — стопки штанов, доходящие до неба! И венцом уродства был шлем, напоминающий по форме купол московского собора, весивший все шесть тонн и клонивший Шмуля налево или направо, если только он не сопротивлялся этому.
Шмуль осмотрел себя. Третья форма за войну, и в какую же странную цепочку они выстроились: тиковая роба заключенного — фланель вермахта — плотный американский хлопок, увенчанный сталью, как колоколом.
Сейчас, сидя в самолете, который нес его все ближе к Германии, Шмуль задумался об иронии судьбы.
«Я должен был найти особый способ, чтобы умереть. Печи были для меня недостаточно хороши, нет, меня больше устраивает спрыгнуть с самолета вместе с ковбоями, индейцами и гангстерами из Америки».
Он снова взглянул на Литса и обратил внимание на то, как тот сидит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109