Проталкиваясь сквозь толпу, он чувствовал, как в нем поднимается гнев, но подавлял его, ведь он был просто отставшим солдатом среди других отставших солдат.
Репп свернул с Мюнстерплац и направился вдоль Вессенбергерштрассе. Здесь, в этом жилом районе, солдат не было, только изредка попадались старухи и старики, кидавшие в его сторону вопросительные взгляды, с которыми он старался не встречаться. Он свернул на Нойгассе, где дома были более обшарпанными, и стал искать дом № 14. Вскоре он нашел его. Это оказалось двухэтажное строение с грязной облупившейся штукатуркой, очень похожее на своих соседей по улице. Не глядя по сторонам и не раздумывая, Репп сразу постучал в дверь.
Через некоторое время закрытая на цепочку дверь приоткрылась.
— Кто там?
Он не мог разглядеть ее в тени прихожей. Но голос был ему очень хорошо знаком. Голос звучал устало. Не то что в другие времена.
— Это я.
Дверь закрылась, звякнула цепочка, и дверь открылась снова.
Репп вошел в сумрачную прихожую, но ее там не было. Он прошел в гостиную. Женщина стояла около стены в темноте.
— Ну вот, наконец-то я здесь, — сказал он.
— Вижу. Они сказали, что придет человек. Я должна была догадаться, что это будешь ты.
— А, — протянул он.
По правде говоря, он чувствовал себя неуверенно.
— Садись, садись, — подбодрила она его.
— Я грязный. Я спал в сараях, переплывал реки. Мне нужна ванна.
— Все тот же Репп, такой же привередливый.
— Пожалуйста, покажи, где ванна.
— Да, конечно. Она провела его через обшарпанную гостиную с вытертыми цветами на обоях, изолированную от уличного шума шторами и ставнями, и затем вверх по какой-то ветхой лестнице. В доме слабо пахло плесенью и дезинфекцией.
— Извини, что здесь так ужасно. Но мне сказали, что это должен быть дом, именно дом, а это все, что можно было найти. Он чудовищно дорогой. Я арендовала его у вдовы, которая считается самой богатой женщиной в Констанце. Говорят еще, что она еврейка. Но как такое может быть? Я думала, что всех евреев давно уже забрали.
— Забрали, — подтвердил Репп. — Ты получила документы?
— Конечно. Все, что требуется. Можешь не волноваться. Билеты до Швейцарии.
Они прошли по короткому коридору в ванную комнату. Ванна стояла на ножках, изображавших звериные лапы. Штукатурка на серых стенах облупилась, а от унитаза пахло. К тому же зеркало покрылось пятнами, а на потолке виднелись сырые разводы.
— Не Гранд-отель, верно? — сказал Репп. Но она, кажется, этого не помнила.
— Верно.
Все это время она шла впереди него и только сейчас, в этой серой ванной комнате, повернулась к нему всем лицом. Она искала в его глазах признаки шока. Но он не дал ей увидеть этого.
— Ну и что? — наконец спросил он. — Ты ждешь, чтобы я что-то сказал?
— Теперь мое лицо не то, что раньше, правда? — спросила она.
— Не то, но это не важно.
Шрам красной линией пробороздил ее плоть от внутреннего угла глаза к подбородку, огибая рот.
— На Востоке я видел и похуже, — заметил Репп. — После войны тебе это исправят. Снова сделают тебя красавицей. То есть я хочу сказать, сделают тебя еще красивее. Ты по-прежнему очень привлекательна.
— Стараешься быть добреньким, да?
Но для Реппа она оставалась великой красавицей. Она была самой прекрасной женщиной, которую он когда-либо встречал. Ее светлые волосы были теперь коротко острижены, но тело сохраняло прежнюю гибкость и грацию. Для истинной арийской женщины она была, пожалуй, худощава, ее бедра были слишком узки для легких родов; впрочем, Репп никогда не интересовался детьми. На ней была серая юбка в мелкую полоску, блузка из цветастой материи, темные чулки, по-видимому очень старые, и туфли на высоком каблуке. Шея у нее была длинной, и под светлой кожей было видно, как пульсируют синие вены. Лицо казалось сделанным из фарфора или какого-то другого столь же изысканного, но хрупкого материала, хотя взгляд был твердым и сильным.
— Вот горячая вода, — сказала она. — А гражданская одежда в комоде в спальне.
— Знаешь, Маргарита, похоже, что все это тебе ужасно не по душе.
— Я пойду приготовлю ужин. Ты, должно быть, очень голоден.
Они ели в неловком молчании в маленькой темной кухне, хотя то, что она приготовила, — яйца, черный хлеб, сыр — было очень вкусно, а Репп после ванны чувствовал себя намного лучше.
— Мне очень давно не приходилось так хорошо есть.
— Они дали мне много денег, эти твои люди. Черный рынок здесь очень богатый.
— А разве может быть иначе? Ведь совсем рядом Швейцария.
— Иногда можно достать свинину, говядину и даже телятину. И конечно, сосиски. — Почти как до войны.
— Почти. Но ты все время знаешь, что идет война. И не потому, что везде солдаты, а потому, что нет музыки. Нет настоящей музыки. По радио иногда играют Вагнера и этого ужасного Корнгольда. Но ни Шопена, ни Хиндемита, ни Малера. Интересно, что они имеют против Малера. Из всех наших композиторов он единственный, чьи произведения действительно напоминают битвы. А ведь именно это они и любят, не правда ли? Так почему же они не разрешают Малера?
Репп ответил, что не знает. Хотя он ничего не понимал в музыке, ему было приятно видеть, что Маргарита так оживилась.
— Я очень люблю Шопена, — сказала она.
— Да, он хорош, — согласился Репп.
— Нужно было привезти сюда мой патефон. Или рояль. Но все происходило в такой спешке. Не было времени даже для патефона. О рояле, разумеется, не могло быть и речи. Это даже я понимала.
Он ничего не ответил. Затем она спросила:
— Кого ты видел за последнее время? Ты вообще-то видел генерала Баума? Он всегда меня так смешил.
— По-моему, он убит. В Венгрии.
— О.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109