– Ты не боишься ли, Даниил? – хмуро спросил он.
– Немного страшновато, – сказал я, глупо улыбаясь.
– Да ну, страшновато! – сказал Фома презрительно, – Это же разве судно? Это же плавучая лавочка; бережком, от становища к становищу, пожалуйста, покупайте книжки, тетрадки, перья, карандаши, понимаешь?
– Понимаю, – неуверенно согласился я.
– Ну, и что же? – хмуро спросил Фома.
Я тяжело вздохнул.
– Ничего особенного, конечно, а всё-таки честно тебе скажу – немного боюсь.
Фома, посопел, посмотрел на меня и с сомнением произнес:
– Так, может, тебе не идти? Скажем, что захворал или что.
По совести сказать, я и сам сомневался. Море кругом было, правда, тихое, небо чистое, ни облачка, а все-таки вспомнил я наши комнаты, и как там спокойно, и книжки лежат… почитать можно или погулять…
– Нет, пойду, – сказал я решительно, хотя и вздохнул, поняв, что теперь уже обратного хода нет.
Фома счел разговор конченым и заговорил о другом.
– Вот ведь странность какая, – сказал он: – Жгутов должен был всю ночь работать, а его почему-то нет.
Только он это сказал, как мы увидели Жгутова. Жгутов шел быстрыми шагами, держа в руке чемоданчик, и очень внимательно на нас смотрел.
– Вы когда же явились? – спросил он, перемахнув через борт. – Я ведь только ушёл недавно.
– Мы сейчас и пришли, – ответил Фома.
– А капитана нет ещё?
Почему-то Жгутов смотрел на нас подозрительно. Мне даже стало неприятно: в чем он мог нас подозревать?
– Сейчас придет, – сказал Фома,
– И Степана нет? – спросил Жгутов.
– Нет.
– Молодые морячки спешат на море! – Жгутов смотрел на нас улыбаясь. – И Глафиры нет? Значит, вы первые. Я-то ведь не считаюсь. Я целую ночь с мотором возился. Зато теперь хоть в Австралию отправляйся. Вот пришлось сейчас на рембазу сбегать. Кое-какие детальки захватить. Пусть лишнее будет, не помешает. А на рембазе у меня кладовщик знакомый, так разбудить пришлось, Зато уж теперь все в порядке, лучше быть не может.
Он ещё раз улыбнулся нам и полез по тралу вниз.
– Пустяковый человек, – хмуро сказал Фома, когда голова Жгутова скрылась в люке. – Болтает, болтает, а зачем – неизвестно.
– Слушай, Фома, – спросил я, – а мы не опаздываем?
– Боишься, что Валя проснется? – сразу сообразил Фома. – Нет, уйдем вовремя. Дед у меня как часы, да и Степан человек аккуратный. Вот разве Глафира… Только он это сказал, как появилась Глафира. Она нас не видела. Она даже и не смотрела на бот, она смотрела на море. И шла как-то странно – два шага сделает, остановится и качнется, будто её кто-то назад дергает. И что-то она про себя бормотала. Что она бормочет, нам не было слышно, но то, что ей очень страшно, было видно сразу. Прямо её трясло от волнения. Когда она подошла ближе, мы даже могли разобрать её бормотание.
– Ой, мамочка, мама! – повторяла она. – Ой, да что ж это такое, мамочка, милая!
Нам с Фомой стало смешно, мы фыркнули, и тут только Глафира заметила нас. Она громко и весело засмеялась.
– Вот смеху-то! – сказала она. – Иду, и будто меня сила какая держит. Ой, думаю, боюсь!
Рассмеявшись, она, видимо, приободрилась, взошла на бот совсем нормальной походкой и огляделась с очень веселым лицом, но, увидев бесконечную морскую даль, вдруг охнула, опустилась на люк и закрыла лицо руками.
– Вот ерунда какая! – сказала она. – Как увижу проклятое, так колени и подгибаются.
И она торопливо спустилась в трюм, наверное, для того, чтобы не видеть бесконечной морской дали и не думать о рыбах, крабах и всякой нечисти, которая водится под этой сверкающей водной поверхностью.
– Смешно! – сказал я. – И чего бояться, не понимаю.
Я сразу же покраснел. Это было просто удивительно глупо: только что я сам каялся, что боюсь, а теперь смеюсь над Глафирой. Фома посмотрел на меня исподлобья, но, увидев, что я красный от стыда, промолчал. И так все было обоим понятно.
Пришел Скорняков, отпер дверь конторы и раскрыл настежь окно. Показались Фома Тимофеевич и Степан. Фома Тимофеевич шел налегке, посасывая трубочку, неторопливый, важный, а Степан шагал с ним рядом, неся в руках два чемодана. Он решил оказать уважение старику, зайти за ним домой, помочь поднести вещи. Они прошли не торопясь по пристани, поздоровались со Скорняковым, сидевшим у открытого окна, за письменным столом, и поднялись на борт.
– Молодежь уже, значит, здесь, – сказал капитан. – Та-ак, это хорошо, что пришли вовремя, только ты что ж, Фома, не поел? Бабка-то ведь ругается.
– А я, дед, молока попил, – сказал Фома, – и хлеба съел во какой кусище!
– Так, – кивнул головой Фома Тимофеевич, – Жгутов здесь?
– Здесь.
– Кликни-ка его, Степан.
Но Жгутов уже сам вылез из люка.
– Все в порядке, Фома Тимофеевич, – сказал он, не дожидаясь вопроса. – Всю ночь возился с мотором. Теперь можно спокойным быть.
– Так ли? – хмуро спросил Фома Тимофеевич.
– Зря не верите, – заскулил Жгутов. – Целую ночь глаз не смыкал. Утром ещё на ремонтную базу бегал, кое-что из запчастей взял, знаете, чтоб уж наверное было. А вы меня же ругаете! Обидно, Фома Тимофеевич!
– Да, – сказал Степан, – вид у тебя, Жгутов, невеселый.
– А ты ночь не поспи, – обиженно возразил Жгутов, – какой у тебя вид будет? В Черный камень придем, там и отосплюсь, зато на мотор теперь положиться можно.
– Ладно, – сказал Фома Тимофеевич, – если в порядке, значит, в порядке.
Тут на палубу поднялась Глафира. Она стала лицом к берегу, чтобы не видеть пугавшего её моря, и поклонилась капитану.
– Здравствуйте, Фома Тимофеевич, – сказала она, – и вы, Степа, здравствуйте.
Капитан и матрос поклонились ей.
– У тебя, Глаша, все в порядке? – спросил Коновалов. – Товару хватит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48