– Заболтались, – сказала она сурово. – Давайте, давайте! Ты, Фома, ставь флаг наверху. Мы с Даней пойдем на бот – продукты взять, спички, посуду. Когда ещё вас спасут, а пока будем жить, как люди. А ты, Валя, стой здесь. И смотри на пещеру. Как увидишь, что Жгутов близко й пещере подходит, так беги на бот и кричи. Понятно?
– Понятно, – сказала Валя. – Кричать, тетя Глаша, я хорошо умею, так что вы не волнуйтесь.
Фома взял под мышку флагшток и флаг и не торопясь стал подниматься на скалу. Валя села на камень, лицом к пещере, я начала болтать ногами, но потом вспомнила, что она часовой, соскочила с камня и встала прямо, вытянув руки по швам.
Мы с Глафирой спустились по трапу в кубрик.
– Да, – сказала Глафира, – пожалуй, здесь без фонарей не разобраться. Давай-ка, Даня, сперва зажжем фонари и аккуратненько отберем, что нам нужно.
– Мы, тетя Глаша, с Фомой искали спички, – сказал я, – да что-то не могли найти.
– Мужчины ничего никогда не могут найти! – сердито сказала Глафира. – Погодя тут, я поищу спички.
Она пошла в магазин и так же, как недавно Фома, спотыкалась обо что-то, и что-то у неё падало, и я слышал, как она недовольно ворчала, и мне приходила в голову страшная мысль, но я её гнал от себя, потому что слишком она была страшна.
Я знал, где хранились продукты. Был в кубрике шкафчик. Когда мы ещё в порту осматривали бот, я сунул нос и туда, Я хорошо помню, что на нижней полке были сложены кирпичами буханки хлеба, на средней полке стояли консервы, на верхней лежал матерчатый мешок с сахаром и стояла банка с чаем. Мне захотелось, пока Глафира возится в магазине, приоткрыть шкафчик и хоть рукой провести по полкам. Но я удержался, Я знал, я был уверен, что там ничего нет, Я боялся, что мне придётся сообщить об этом Глафире. Очень страшно сказать человеку такую ужасную вещь.
Глафира вышла из магазина.
– Надо в рубке посмотреть, – сказала она, – у Фомы Тимофеевича должны быть там спички.
Я молчал.
– Сходи, Даня, поищи в рубке.
– Мы искали уже, – сказал я. – Нету там спичек.
По голосу моему Глафира поняла, что я уже догадался о том, о чем и она уже догадалась, только старалась скрыть от себя самой. Она молчала. Нам обоим хотелось подольше не знать страшную правду. Я почувствовал, что у меня даже ноет под ложечкой, так мне хочется есть. Тихо было в боте. Как-то сразу он потерял свой обжитой и уютный вид. Тусклый свет еле проникал сквозь иллюминатор. Все казалось странным: косой потолок, вздыбившиеся койки. Будто давно-давно лежит на берегу это мертвое, выброшенное волнами судно. Может быть, здесь уже поселились морские звезды и крабы, какие-нибудь пресмыкающиеся живут на койках?
Я понимал, что это чепуха, нет здесь, на севере, никаких таких пресмыкающихся, да и бот мы покинули всего несколько часов назад, но иногда представляется даже и чепуха, а все равно страшно.
– Даня, – сказала Глафира неуверенным, робким голосом, – посмотри-ка в шкафу. Может, мы и без света заберем все.
Она хотела, конечно, сказать, чтоб я посмотрел, есть ли в шкафу продукты. Но она гнала от себя самую эту мысль.
Я открыл дверцу шкафа и, так как ничего не было видно, рукою провел по всем полкам. Потом я провел ещё раз, надеясь, что, может быть, в уголке осталась забытой хоть одна буханка или банка консервов. Нет, Жгутов аккуратно очистил шкаф, У него-то ведь были спички! Он-то мог себе посветить!
Я молчал. Я все хотел оттянуть минуту, когда придется сказать Глафире о постигшем нас несчастье. Долго молчала и Глафира. Видно, и ей хотелось надеяться, хоть немного надеяться,
– Ну, Даня? – спросила она.
– Шкаф пуст, – ответил я. Глафира подошла и тоже рукой провела по полкам. И опять мы стояли и молчали; потому что надо было сказать Вале, что еды нет и неизвестно, сколько времени будем мы голодать, потому что надо было сказать Фоме Тимофеевичу, что мы не остереглись, проворонили, позволили Жгутову обмануть нас и обокрасть.
– Пойдем, Даня, – сказала наконец Глафира.
И мы молча поднялись по трапу и спрыгнули с палубы на песок.
Валя стояла по-прежнему к нам спиной и глядела не отрываясь на вход в пещеру. Она слышала, что мы вышли из бота, и крикнула, не оборачиваясь:
– Я Жгутова даже не видела!
На самой вершине скалы развевался флаг. Ветер трепал его, и полотнище, наверное, щелкало, хотя нам и не было слышно. И рядом с флагом стоял Фома и, приложив козырьком руку к глазам, медленно оглядывал горизонт.
Глафира присела на камень и сказала:
– Мамочка моя, мама, ой, мама ты моя, мамочка!
– Фому надо звать, тетя Глаша, – сказал я. – Может, Фома чего придумает.
Глафира посмотрела на меня, как будто меня не видела, а потом взяла себя в руки и снова стала решительной, энергичной Глафирой.
– Фома! – закричала она. – Фома!
– Дайте я крикну, тетя Глаша, – сказала Валя, – у меня голос громче.
Но Фома уже обернулся, услышав крик. Глаша махнула ему рукой, и Фома стал спускаться к нам неторопливой своей походкой. Ему, наверное, очень нравилось, что над островом плещется флаг. И мне тоже нравилось. Теперь видно было, что у нас не какая-нибудь жалкая скалишка, а настоящий остров, с настоящими потерпевшими кораблекрушение, что все устроено солидно, серьезно, так, как положено. И все-таки мне надоело быть потерпевшим кораблекрушение. Одно дело голодать, зная, что сейчас на костре будут греться консервы, и совсем другое, когда знаешь, что, может быть, голодать придется много дней, а может, придется и умереть с голоду.
Фома подошел и сказал:
– Я, тетя Глаша, когда наверх поднимался, заглянул к деду. Он спит. Я прислушался: дышит ровно.
– Фома, – сказала Глафира, – Жгутов украл продукты и спички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48