это навлекало на меня название лицемера,
то подозрение в тайной приверженности к латинской церкви: в то время НИКТО НЕ
ДОПУСКАЛ ВОЗМОЖНОСТИ СОЕДИНЕНИЯ ПРОГРЕССИВНЫХ УБЕЖДЕНИЙ С ПРАВОСЛАВИЕМ" (Хомяков
Соч. II, 353).
Возникновение взгляда о невозможности соединения Православия с
прогрессивностью убеждений — является роковым моментом в истории развития
русского образованного общества, а так же и в истории Православия. Одной из
основных причин обвала русской государственности было именно то, что во времена
юности Хомякова и позже, значительные круги русского образованного общества были
убеждены в невозможности сочетать прогрессивные убеждения с верностью
Православию. Подобный взгляд вызвал падение религиозности в высших слоях
крепостников. Когда А. Хомякова с братом "привезли в Петербург, то мальчикам
показалось, что их привезли в языческий город, что здесь их заставят переменить
веру, и они твердо решили скорее перетерпеть мучения, но не подчиниться чужой
вере".
Многие из владельцев "крещенной собственности" не шли дальше равнодушного
исполнения обрядов, а некоторые просто презирали религию своих "рабов". Вера их
мало чем отличалась от "веры" матери И. С. Тургенева. Б. Зайцев пишет в "Жизни
Тургенева", что мать его "считала себя верующей, но к религии относилась
странно. Православие для нее какая-то мужицкая вера, на нее и, особенно, на ее
служителей она смотрела свысока, вроде как на русскую литературу. Молитвы в
Спасском произносились по-французски. Воспитанница читала ежедневно по главе
"Imitation de Jesus Christ... (стр. 14)" ...в Светлое Воскресенье 1846 года
Варвара Петровна проснулась крайне раздраженная. В церкви звонили — она отлично
знала, что на Пасху всегда бывает радостный звон. Но велела позвать "министра".
— Это что за звон?
— Святая Неделя! Праздник!
— Какой? У меня бы спросили, какая у меня на душе святая неделя. Я
больна, огорчена, эти колокола меня беспокоят. Сейчас велеть перестать...
И колокола умолкли — весь пасхальный парад в доме, праздничный стол,
куличи, пасхи — все отменено, вместо праздника приказано быть будням, и сама
Варвара Петровна три дня провела в комнате с закрытыми ставнями. Их открыли
только в четверг. Пасхи в том году просто не было. Зато еще в другой раз она
отменила церковный устав об исповеди: приказала оробевшему священнику
исповедовать себя публично, при народе".
И сколько таких Варвар Петровен обоего пола обитало и раньше, и в
царствование Николая I на крепостной Руси? Русские архивы и русская мемуарная
литература изобилуют фактами возмутительного отношения крепостников к
Православию, православным обрядам и православному духовенству.
Уже в царствование Николая I, всего за восемь лет, до отмены крепостного
права, отдельные помещики не боялись травить, собаками осмелившегося
противоречить им дьякона (См. очерк "Псовая охота" С. Терпигорева опубликованном
в томе VIII "Русское Богатство" за 1883 год).

IV

Гоголь зачислен Белинским в основатели русского реализма. Белинский
признавался, что, когда он прочел в первый раз юношеские произведения Гоголя
"Арабески", то не понял их. "Они были тогда для меня слишком просты, а, потому,
и недоступно высоки". "Слишком просты", а, потому, и "недоступно высоки"
оказались для Белинского, и для критиков его школы, и все остальные произведения
Гоголя. Истинный философско-мистический смысл их остался непонятным. Гоголь был
не реалистом, не сатириком, а мистиком, все литературные образы которого —
глубокие символы.
Идейное содержание творчества Гоголя неизмеримо глубже, чем то, каковое
приписал ему, не понявший его истинный мистически-философский смысл Белинский,
и, следовавшие за ним, критики из лагеря интеллигенции.
Философские рассказы Гоголя предваряют появление философских романов
Достоевского. "...в русской литературе, — указывает Л. Шестов в "Преодоление
самоочевидностей", — Достоевский не стоит одиноко. Впереди его и даже над ним
должен быть поставлен Гоголь". "Не в одной России, а во всем мире увидел Гоголь
бесчисленное множество "мертвых душ". "Но Гоголь не о России говорил, — пишет Л.
Шестов, — ему весь мир представлялся завороженным царством. Достоевский понимал
это: "изображая Гоголя, — писал он, — давят ум непосильными вопросами". Там, где
для Белинского и белинских был "реализм" и "сатира" там, для Достоевского,
понимавшего истинный смысл гоголевских образов — была глубокая мистика и
философия, которая давила ум, даже Достоевского, — "непосильными вопросами".
Русская интеллигенция истолковала творчество Гоголя самым примитивным
образом, в духе выгодном для политических целей Ордена Р. И.: "Мертвые души",
"Ревизор" и другие произведения — это, де, точное изображение Николаевской
России — и ничего больше. Но Л. Шестов правильно отмечает, что "Скучно жить на
свете, господа!" — этот страшный вопль, который как бы против воли вырвался из
души Гоголя, не к России относится. Не потому "скучно", что на свете больше, чем
хотелось Чичиковых, Ноздревых и Собакевичей. Для Гоголя Чичиковы и Ноздревы были
не "они", не другие, которых нужно было "поднять" до себя. Он сам сказал нам — и
это не лицемерное смирение, а ужасающая правда — что не других, а себя самого
описывал и осмеивал он в героях "Ревизора" и "Мертвых душ". Книги Гоголя до тех
пор останутся для людей запечатанными семью печатями, пока они не согласятся
принять это гоголевское признание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83