Дьяк промолчал. Не хотел объяснять немцу, сколько раз с Новагорода московские князья контрибуции брали, сколько раз самых богатых новгородцев зорили и в Понизовье переселяли.
– А там что? – Штаден кивнул на густой ельник, бежавший вдоль самой дороги.
– Да что… Лес да болото.
– А живет там кто? – не унимался немец.
– Почти никто и не живет. Места-то гиблые.
– Не, – вмешался Неклюд, опричный из боярских детей и главный помощник Штадена; такой же жадный. – Стригольники там живут. Прячутся.
– Это, что ли, язычники?
– Во Христа веруют, да неправильно, – недовольным голосом объяснил Коромыслов. – Еретики.
Штаден подумал что-то про себя, потом привстал в стременах и сказал:
– А что, ребятушки, не пограбить ли нам жидов-стригольников?
– Да разве с них что возьмешь? – пожал плечами дьяк. – Они нищенствуют: в том их вера. Дескать, Христос заповедал бедными быть. У них ни крестов золотых, ни икон в окладах…
– Там, где мужик своим трудом живет, пограбить всегда есть что, – рассудительно заметил Неклюд.
Генрих Штаден приостановил коня.
– А дорогу знаешь?
Неклюд пожал плечами.
– Изловим кого на дороге, аль на перепутье, – так и узнаем.

Деревенька широко раскинулась по холмистым берегам озерца, среди древних елей. Летом темный, почти черный ельник, подбегавший к самой воде, отражался в ней мрачными вытянутыми фигурами, похожими на древних идолов. А еще отражались в черной воде косогор и крепкие, по-северному добротные избы, с крытыми дворами, иные избы в два этажа. И отражались лодки, перевернутые на берегу.
И облака отражались. И птицы.
Но сейчас стояла студеная пора, озерцо замерзло, в проруби бабы полоскали белье, из труб вились дымки.
Штаден остановил коня на другом берегу озера; деревенька была видна, как на ладони.
Штаден поёжился.
– У нас это называется: три волчьих года. Три зимних месяца, значит. Волчье время.
– У нас в старых летописях тоже зиму зовут волчьим временем: «Бусово время», – сказал дьяк и гордо задрал голову – чуть шапка не свалилась; знай, дескать, наших.
Штаден посмотрел на дьяка, улыбнулся в усы.
– Ладно. Идём вокруг озера, с двух сторон. Неклюд – ты давай налево, а я справа зайду. Да чтоб ни едина ветка не хрустнула, и снег с дерева не посыпался!
– Знамо, – ответил Неклюд и повернул коня.

Бабы, полоскавшие белье, не видели, как черные всадники, прячась за обснеженными елями, крадутся двумя колоннами к деревне.
А когда заметили – поздно было: прямо на них по льду наскакал страшный бородатый детина, взмахнул саблей:
– Кто пикнет – голову снесу! Айда в деревню.
В деревне уже хозяйничали опричники. Штаден расставил вокруг караулы, чтоб никто не выскочил из окруженной деревни, добро не унес.
Сам спешился у крепкой двухэтажной избы с большим подворьем. Наметанным глазом уловил: живет тут либо какой жидовствующий поп, либо местный богатей.
Ворота были не заперты. Во дворе заливались яростным лаем здоровенные черные, с белыми подпалинами, псы. Штаден в сопровождении Неклюда и двух опричных вошёл во двор. Во дворе было чисто, опрятно. А на крыльце стояла женщина, и из-за её подола выглядывали трое детей.
– Неласково встречаешь, – сказал Штаден. – Зови хозяина.
– Встречаем всех по-разному, – ответила женщина мягким певучим голосом. – Кто с добром приходит – тому почёт. А кто вором – не обессудь.
Потом, помедлив, приказала мальчишке:
– Оська! Убери собак, – говорить мешают.
Мальчишка с готовностью побежал, загнал собак в хлев.
– А хозяина нету сейчас, – продолжала женщина. – Поехал в Торжок, воск да рогожу повёз.
– А! – сказал Штаден. – Тароват, значит.
Обернулся:
– Неклюд, проверь конюшню. Мало ли что… В дом-то пустишь?
– Пущу.
Женщина посторонилась.
Штаден поднялся на крыльцо, вошел в горницу. Ребятишки, округлив глаза, разглядывали его оружие, черный панцирь на груди. Верткая девчушка хотела потрогать шитый золотом кафтан, но Штаден рявкнул:
– Брысь!
Оглядел комнату. Богатством здесь и не пахло. Разве что иконы в окладах…
Он глянул в красный угол. И не сразу понял, что в иконописных ликах что-то не так. Шагнул ближе, вглядываясь. Знакомые лики были писаны словно демонской силой. Издали можно было узнать и Оранту, и Одигитрию, и Вседержителя, и Распятие, и даже Млекопитательницу. Но вблизи жуткое глумление, похабщина изображений поразили даже видавшего виды Штадена.
Не оборачиваясь, крикнул:
– Неклюд!
Неклюд вбежал, громыхая саблей.
– Чего тут?
– А вот, погляди.
Неклюд повернулся к киоту. Лицо его внезапно вытянулось, румянец сбежал со щек.
– Ты такое когда-нибудь видел? – спросил Штаден.
– Нет. И не приведи Господь видеть…
Штаден указал пальцем на лик, изображенный в центре.
– Кто это? – он в недоумении повернулся к хозяйке, стоявшей позади, со сложенными на груди руками.
Женщина изменилась в лице, но промолчала. А шустрый мальчонка Оська, высунувшись из-за широкой мамкиной спины, сказал:
– Млекопитательница! Не видишь, что ль?
– Это Млекопитательница? – Штаден набычился. – Это… Это… Кого она молоком питает??
Внезапно Неклюд рванулся вперед, рывками начал срывать похабные лики со стены, швырять на пол и с силой топтать ногами.
На шум прибежал и Коромыслов, вытягивая хищный, любопытный нос. Но, увидев чудовищные образа, и он побелел и охнул.
– Богохульники! Дьяволопоклонники! Сатане молитесь? – взвизгнул он не своим голосом.
– Нет, не сатане, – спокойным голосом ответила хозяйка. – Это бог наш единый, сын Бога-отца, который на небе…
Неклюд, устав топтать – доски уже были в щепах, – отозвался:
– Непотребство это неслыханное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117