Аленка не успела зажмуриться, – только моргнула: они оказались на крыльце, перед дверью, заколоченной досками крест-накрест.
– А как же… – начала она и замолкла.
Она хотела спросить: «А как же мы попадем на чердак?». Но не успела: они уже были на чердаке.
Здесь было темно, мрачно, но пахло не мышами и пауками, а морозом и снегом.
В чердачное окошко заглядывал месяц, и, кажется, одобрительно кивал.
Саб медленно опустился на корточки, Аленка съехала с пушистой спины.
Саб уложил Тарзана.
– Здесь есть дверца, но она закрыта на замок и заколочена досками, – сказал Саб. – Здесь вы в безопасности. Но помни, что бы ты ни увидела, ни услышала, – сиди тихо, как мышь, и не выдавай себя. Поняла?
Аленка, сидевшая на корточках перед Тарзаном, кивнула.
Саб пододвинул ей какой-то узел со старым тряпьем.
– Садись здесь. Следи только за Тарзаном. Скажи ему, чтобы он молчал.
Саб повернулся – и исчез.

Прошло совсем немного времени, а Аленка уже замерзла. Она совала ручки за пазуху, втягивала голову в плечи, но это плохо помогало. Холод пробирался под капюшон пуховика, щипал уши. Холод крепко впился в пальцы и не отпускал их.
«Как бульдог», – подумала Аленка.
Пол на чердаке был засыпан тонким слоем снега. Но у окна, у дверцы и вдоль стен снег лежал волнами.
Аленка встала, походила. Снег поскрипывал под ногами.
Над головой были балки, с которых бахромой свешивалась изморось, похожая на причудливо изорванные тряпки.
Аленка дошла до окна, выглянула. Отсюда был виден кусочек двора и соседний дом, а дальше – белые крыши, печные трубы, и черное-черное небо, в котором ярко горел месяц.
Позади обиженно тявкнул Тарзан.
Аленка быстро вернулась к нему. Сунула руку под пальто, нащупала морду Тарзана, погладила его. Отвернула пальто, чтобы Тарзан тоже видел, где они находятся.
Снова села. И снова мороз начал пробирать её до костей.
А потом где-то вдали, за белыми крышами и скрюченными от мороза деревьями послышался тянущий вой.
Тарзан шевельнулся, рыкнул.
– Ну, что ты, глупый, – это собака воет, – дрогнувшим голосом сказала Аленка. И словно в ответ в голове возникло страшное слово: «волк». Это не собака. Это волк. Это жестокая волчья богиня…
Аленка похолодела.
Она отвернула пальто, легла рядом с Тарзаном, прижалась к нему, обхватила руками за шею.
Тарзан молчал, только шевельнул хвостом.
Вой прекратился. Аленке стало вдруг тепло и спокойно. Она устроилась поудобнее, закрылась полой пальто, положила кулачок под щеку, уткнулась носом Тарзану в бок. Бок был горячий, и от шерсти пахло какой-то медициной. Это от повязок, сообразила Аленка. Повязки наложил этот странный квартирант Ежихи. Он был похож на Саба. Он был таким же добрым. А может быть, Саб просто умел превращаться в человека. Он же все-таки бог, хотя и не совсем, потому, что ему никто не молится. А боги, которым не молятся, скорее всего, умирают. Не так, как люди. Как-нибудь по-другому. Умирают долго-долго, дряхлеют, становятся прозрачными, а потом тихо исчезают.
А может быть, они постепенно превращаются в обыкновенных людей? В таких, как этот добрый ежихин квартирант. Только, наверное, они остаются бессмертными. Или живут долго-долго. Ведь богов было много, ужасно много. В каждом городе, в каждой деревне. Вот у остяков, баба рассказывала, сколько деревьев и ящериц – столько и богов.
Поэтому люди почти как боги. Не все, конечно. Некоторые…
Вот и всё.
Аленка задремала. И ей начал сниться сон. Очень страшный сон.

Два силуэта плавали в сиреневой мгле, между небом и землей, в неведомом, потустороннем мире. Один – громадная лежащая волчица с гордо поднятой головой. Второй – мохнатое существо без лица, но с огромными, ясными глазами.
– Уйди с дороги, – пророкотал низкий голос Сарамы. – Я уже знаю, где они – дева и её собачий охранник.
Саб молчал, лишь ниже пригнулся к земле, почти касаясь снега длинными руками.
– Признаюсь, я долго не могла понять, кто же стал твоей Девой, – усмехнулась Сарама. – Меня обманул её возраст. Я ведь не знала, что тебя стали привлекать маленькие девочки. Впрочем, следовало догадаться: за столько лет тебе приелись зрелые женщины, захотелось чего-нибудь необычного…
Саб молчал, только ниже склонил голову.
– Ладно. А теперь – убирайся. Или я убью тебя. Выпущу из тебя кровь! И ты, наконец, околеешь, станешь как обычная человеческая падаль. Я скормлю тебя воронью. Оно жаждет – слышишь?
Саб молчал.
Сарама обернулась к кому-то назад:
– Пора. Проверь всё вокруг.
Из мглы высунулась морда Коростылева, – морда человека, который начал было превращаться в волка, но остановился на полпути.
– Проверяю, госпожа. Никаких следов.
– Ничтожество… Зачем же тебе дан дар всевидения?
Морда исчезла.
Сарама взглянула на Саба.
– Прощай, собачий, скотий, куриный, или какой там ещё бог…
– Анубис, – сказал Саб.
Сарама вскочила, мгла окрасилась кровавыми сполохами, заходила волнами.
– Не тронь это имя!
– Но он – это я.
Сарама помедлила, потом расхохоталась по-волчьи – заливистым лаем с хрипотцой.
И внезапно мгла рассеялась.
Стоял белый призрачный туман, сгущавшийся в темноте и редевший в свете одинокий фонарей.
Сарама стояла перед воротами заколоченного дома, принюхиваясь, опустив голову. А за воротами, во дворе, с места на место перебегал на четвереньках получеловек-полузверь. Копал снег лапами, по-собачьи отбрасывая его. Утыкался в ямки мордой, фыркал, отскакивал, кружился между сугробами, и снова копал.
Сарама подняла голову. Взгляд её уперся в дом, скользнул по крыше и остановился на черном квадратике слухового оконца, в котором поблескивал осколок стекла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117