так, достойность быть счастливым может интересовать сама по себе и без
стремления (Bewegungsgrund) стать причастным этому счастью; однако в
действительности это суждение есть лишь результат того, что мы уже заранее
признали важность моральных законов (когда мы благодаря идее свободы
отрешаемся от всякого эмпирического интереса) ; но то, что мы отрешаемся от
эмпирического интереса, т. е. рассматриваем себя свободными в поступках, и
тем не менее должны считать себя подчиненными тем или иным законам, чтобы
находить только в нашем лице ценность, 'способную вознаградить нас за
потерю всего того, что придает ценность нашему состоянию, и как это
возможно, стало быть, откуда возникает обязательность морального закона,-
этого мы таким путем еще не можем постигнуть.
Здесь получается - надо в этом откровенно признаться - какой-то порочный
круг, из которого как будто невозможно выбраться. Мы считаем себя в ряду
действующих причин свободными, для того чтобы в ряду целей мыслить себя
подчиненными нравственным законам, и после этого мы мыслим себя
подчиненными этим законам потому, что приписали себе свободу воли; ведь и
свобода, и собственное законодательство воли суть автономия, стало быть
взаимозаменяемые понятия; но именно поэтому одно из них нельзя применять
для объяснения другого и для указания его основания, а применять его можно
самое большее для того, чтобы представления об одном и том же предмете,
кажущиеся в логическом отношении разными, свести к единому понятию (как
различные дроби одинакового содержания - к минимальному выражению).
Однако нам остается еще один выход, а именно посмотреть, не становимся ли
мы на одну точку зрения, когда благодаря свободе мыслим себя a priori
действующими причинами, и на другую, когда по своим поступкам представляем
себе самих себя как результаты, какие мы видим перед собой.
Не требуется никаких тонких мыслей, а достаточно даже самого обыденного
рассудка (который, правда, сделает это по-своему, при помощи смутного
различения способности суждения, называемой им чувством), для того чтобы
заметить: все представления, появляющиеся у нас непроизвольно (таковы
представления , чувств), дают нам познание предметов только такими, как они
на нас воздействуют, а какими они могут быть ; сами по себе, - это остается
нам неизвестным; стало быть, этот вид представлений, даже при самом
напряженном внимании с нашей стороны и при всей ясности, какую только мог
бы придать им рассудок, может привести нас только к познанию явлений, но
никогда не может привести нас к познанию вещей в себе Коль скоро сделано
это различие (хотя бы лишь посредством подмеченной разницы между теми
представлениями, которые мы получаем откуда-то извне и при которых мы
остаемся пассивными, и теми, которые мы производим исключительно из нас
самих, проявляя этим нашу активность), то само собой следует, что за
явлениями мы должны допустить и признать еще нечто другое, . что не есть
явление, а именно вещи в себе хотя мы конечно, знаем, что поскольку они
могут стать нам известными только так, как они на нас воздействуют, то мы
не можем приблизиться к ним и никогда не можем знать, что они такое сами по
себе. Это должно привести нас к различению (хотя и грубому) чувственно
воспринимаемого мира и мира умопостигаемого, из которых первый из-за
различной чувственности у отдельных воспринимающих мир субъектов также
может быть чрезвычайно различным, тогда как второй, лежащий в его основе,
остается всегда одним и тем же Даже в отношении самого себя, и притом с
помощью знания, какое человек имеет о себе благодаря внутреннему
восприятию, он не может притязать на знание о том каков он сам по себе. В
самом деле, так как нельзя сказать что человек как бы создает самого себя,
и так как он получает понятие о себе не a priori, а эмпирически, то
естественно, что и о себе самом он может собрать сведения, основываясь на
внутреннем чувстве, следовательно, только через явление своей природы и тем
способом, каким оказывается воздействие на его сознание- между тем помимо
этого составленного из одних только явлений характера его собственного
субъекта он необходимо должен признать еще нечто другое лежащее в основе, а
именно свое Я, каково оно может быть само по себе, и таким образом
причислить себя в отношении восприятия и восприимчивости ощущении
чувственно воспринимаемому миру, в отношении же того, что в человеке может
быть чистой деятельностью (в отношении того, что доходит до сознания не
посредством воздействия на органы чувств, а непосредственно),- к миру
умопостигаемому (intellectuellen), о котором он тем не менее больше ничего
не знает.
Подобный же вывод мыслящий человек должен сделать и о всех вещах, какие ему
могут встретиться; к такому выводу приходит, пожалуй, даже самый обыденный
рассудок, который, как известно, имеет сильную склонность за предметами
чувств предполагать наличие еще чего-то невидимого, действующего
самостоятельно; однако в этом отношении он очень портит себе тем, что это
невидимое он в свою очередь скоро хочет сделать чувственно наглядным, т. е.
предметом созерцания, и, таким образом, он в результате, этого нисколько не
становится умнее.
Но вот человек действительно находит в себе способность, которой он
отличается от всех других вещей да и от себя самого, поскольку на него
воздействуют предметы, и эта способность есть разум. Разум как чистая
самодеятельность выше даже рассудка в том отношении, что хотя рассудок
также есть самодеятельность и в отличие от чувств не содержит в себе одни
только представления, возникающие лишь тогда, когда на нас действуют вещи
(т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32