е. когда мы пассивны), тем не менее он своей деятельностью может
составить только такие понятия, которые служат лишь для того, чтобы
подвести под правила чувственные представления и тем самым объединить их в
сознании; без такого применения чувственности рассудок ничего не мог бы
мыслить. Разум же показывает под именем идей такую чистую спонтанность, что
благодаря ей выходит далеко за пределы всего, что только ему может дать
чувственность, и выполняет свое важнейшее дело тем, что отличает чувственно
воспринимаемый мир от умопостигаемого, тем самым показывая, однако, самому
рассудку его границы.
Разумное существо должно поэтому рассматривать себя как мыслящее существо
(Intelligenz) (следовательно, не со стороны своих низших сил), как
принадлежащее не к чувственно воспринимаемому, а к умопостигаемому миру;
стало быть, у него две точки зрения, с которых оно может рассматривать себя
и познавать законы приложения своих сил, т. е. законы всех своих действий:
во-первых, поскольку оно принадлежит к чувственно воспринимаемому миру, оно
может рассматривать себя как подчиненное законам природы (гетерономия) ;
во-вторых, поскольку оно принадлежит к умопостигаемому миру,- как
подчиненное законам, которые, будучи независимы от природы, основаны не
эмпирически, а только в разуме.
Как разумное, стало быть принадлежащее к умопостигаемому миру, существо,
человек может мыслить причинность своей собственной воли, только
руководствуясь идеей свободы; ведь независимость от определяющих причин
чувственно воспринимаемого мира (какую разум необходимо должен всегда
приписывать самому себе) есть свобода. С идеей же свободы неразрывно
связано понятие автономии, а с этим понятием - всеобщий принцип
нравственности, который в идее точно так же лежит в основе всех действий
разумных существ, как закон природы в основе всех явлений.
Теперь устранено наконец подозрение, какое мы возбудили выше, будто в нашем
заключении от свободы к автономии и от автономии к нравственному закону
содержится скрытый порочный круг, а именно не положили ли мы в основу идею
свободы только ради нравственного закона, дабы потом в свою очередь вывести
этот закон из свободы; стало быть, мы вовсе не могли привести для
нравственного закона какое-либо основание, а приняли его только как запрос
некоего принципа, который благомыслящие люди охотно допустят вместе с нами,
но который мы никогда не могли бы выставить как доказуемое положение. Все
эти подозрения устранены, так как теперь мы убедились, что если мы мыслим
себя свободными, то мы переносим себя в умопостигаемый мир в качестве его
членов и познаем автономию воли вместе с ее следствием - моральностью; если
же мы мыслим себя имеющими обязанности, то мы рассматриваем себя как
принадлежащих к чувственно воспринимаемому миру и, однако, также к миру
умопостигаемому.
Как возможен категорический императив?
Разумное существо причисляет себя в качестве мыслящего существа к
умопостигаемому миру, и только как принадлежащая к этому миру действующая
причина оно называет свою причинность волей. С другой стороны, оно сознает
себя, однако, и частью чувственно воспринимаемого мира, в котором его
поступки имеют место лишь как явления этой причинности; но возможность этих
поступков нельзя понять из этой причинности, которой мы не знаем; вместо
нее эти поступки должны быть постигнуты как определенные другими явлениями,
а именно желаниями и склонностями, как принадлежащие к чувственно
воспринимаемому миру. Таким образом, все поступки, которые я совершаю как
член умопостигаемого мира, были бы полностью сообразны с принципом
автономии чистой воли; те же поступки, которые я совершаю как часть
чувственно воспринимаемого мира, должны были бы быть взяты как всецело
сообразные с естественным законом желаний и склонностей, стало быть, с
гетерономией природы. (Первые основывались бы на высшем принципе
нравственности, вторые - на принципе счастья.) Но так как умопостигаемый
мир содержит основание чувственно воспринимаемого мира, стало быть, и
основание его законов, следовательно, непосредственно устанавливает законы
для моей воли (целиком принадлежащей к умопостигаемому миру) и, таким
образом, должен также мыслиться как законодательствующий, то я должен буду
признать себя мыслящим существом, хотя, с другой стороны, я как существо,
принадлежащее к чувственно воспринимаемому миру, должен буду признать себя
подчиненным тем не менее законам первого мира, т. е. законам разума,
содержащего в идее свободы закон свободы, и, следовательно, подчиненным
автономии воли; таким образом, я должен буду рассматривать для себя законы
умопостигаемого мира как императивы, а сообразные с этим принципом поступки
- как обязанности.
Итак, категорические императивы возможны благодаря тому, что идея свободы
делает меня членом умопостигаемого мира; поэтому, если б я был только таким
членом, все мои поступки всегда были бы (wiirden) сообразны с автономией
воли, но так как я в то же время рассматриваю себя как члена чувственно
воспринимаемого мира, то мои поступки должны быть (sollen) с ней сообразны.
Это категорическое долженствование Представляет априорное синтетическое
положение, потому что вдобавок к моей воле, на которую воздействуют
чувственные влечения, присовокупляется идея той же, но принадлежащей к
умопостигаемому миру чистой, самой по себе практической воли, которая
содержит высшее условие первой воли согласно с разумом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32