Подражание в нравственном вовсе не имеет места, и примеры служат
только для поощрения, т. е. они устраняют сомнение относительно возможности
того, что повелевает закон, они делают наглядным то, что практическое
правило выражает в более общем виде, но они никогда не могут дать нам право
оставить в стороне их настоящий оригинал, находящийся в разуме, и
руководствоваться примерами.
Если, таким образом, нет никакого настоящего высшего принципа
нравственности, который не должен был бы независимо от всякого опыта
основываться только на чистом разуме, то, я думаю, не надо и спрашивать,
хорошо ли излагать в общем виде (in abstracto) эти понятия так, как они
установлены a priori вместе с принадлежащими им принципами, ежели познание
должно отличаться от обыденного и получить название философского. Но в наше
время такой вопрос был бы не лишним. В самом деле, если бы мы стали
собирать голоса относительно того, чему следует отдать предпочтение -
чистому ли, обособленному от всего эмпирического познанию разума, стало
быть метафизике нравственности, или популярной практической философии, то
мы скоро догадались бы, на чьей стороне был бы перевес.
Спускаться, таким образом, до ходячих понятий, без сомнения, очень
похвально, если перед этим мы поднялись до принципов чистого разума и
получили при этом полное удовлетворение; это значило бы сначала основать
учение о нравственности на метафизике, а потом уже, когда оно установлено,
ввести его путем популяризации в обиход; но крайне нелепо добиваться
популярности уже при первом исследовании, от которого зависит вся
правильность принципов. Этот образ действий никогда не может претендовать
на в высшей степени редкую заслугу - добиться истинной философской
популярности, так как нет ничего мудреного в том, чтобы быть общепонятным,
если при этом отказываешься от всякого основательного понимания. Кроме
того, он порождает отвратительную смесь нахватанных отовсюду наблюдений и
полупродуманных принципов, которая доставляет удовольствие пустой голове,
потому что это все же нечто весьма пригодное для каждодневной болтовни.
Проницательные же люди чувствуют здесь путаницу, но, не зная, что делать,
недовольные, отворачиваются от этого, хотя философов, прекрасно видящих
этот обман, не желают слушать, если они на некоторое время отказываются от
мнимой популярности, дабы только после приобретенного определенного
понимания иметь полное основание быть популярными.
Стоит только взглянуть на опыты о нравственности, написанные в этом
излюбленном стиле, как сталкиваешься то с особым назначением человеческой
природы (иногда, впрочем, и с идеей разумного естества вообще), то с
совершенством, то со счастьем, здесь найдешь моральное чувство, там - страх
перед богом, немножко отсюда, немножко оттуда, и все это в поразительном
смешении. При этом даже не приходит в голову спросить, следует ли вообще
искать принципы нравственности в знании человеческой природы (которое мы
можем получить только из опыта). Если же нет, если эти принципы можно найти
совершенно a priori, свободными от всего эмпирического, просто в чистых
понятиях разума и ни в чем другом, то уж лучше решить совершенно отделить
это исследование как чистую практическую философию или (если можно
употребить название, пользующееся столь дурной славой) как метафизику
нравственности, довести его для него самого до всей его полноты, а публику,
которая требует популярности, уговорить подождать до окончания этого
предприятия.
Но такая совершенно изолированная метафизика нравственности, не смешанная
ни с какой антропологией, ни с какой теологией, ни с какой физикой или
сверхфизикой и еще в меньшей степени с скрытыми качествами (которые можно
было бы назвать подфизическими), есть не только необходимый субстрат всего
теоретического, точно определенного познания обязанностей, но и дезидераты
величайшей важности для действительного исполнения их предписаний. В самом
деле, чистое представление о долге и вообще о нравственном законе, без
всякой чуждой примеси эмпирических воздействий (Anreizen), имеет на
человеческое сердце благодаря одному только разуму (который при этом только
впервые понимает, что он может быть для самого себя также и практическим)
гораздо более сильное влияние, чем все другие мотивы , которые можно было
бы собрать с эмпирического поля, так что оно, убежденное в своем
достоинстве, презирает эти последние и постепенно может сделаться их
владыкой. Смешанное же учение о нравственности, составленное и из мотивов,
основанных на чувствах и склонностях, и из понятий разума, должно сделать
неустойчивым состояние души под действием побудительных причин, которые
нельзя подвести ни под какой принцип и которые только весьма случайно ведут
к добру, а чаще всего могут привести к злу.
Из всего сказанного явствует, что все нравственные понятия имеют свое место
и возникают совершенно a priori в разуме, и притом в самом обыденном
человеческом разуме так же, как и в исключительно спекулятивном; что они не
могут быть отвлечены ни от какого эмпирического и потому лишь случайного
познания; что именно эта чистота их происхождения делает их достойными
служить нам высшими практическими принципами; что насколько мы каждый раз
привносим эмпирический [элемент], настолько лишаем их истинного влияния и
безграничной ценности поступков; что не только величайшая необходимость в
теоретических целях, когда дело идет только о спекуляции, требует, чтобы
понятия и законы нравственности черпались из чистого разума и излагались во
всей чистоте и, более того, чтобы был определен объем всего этого
практического или чистого познания разума, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32