Таким образом, разум относит каждую максиму воли как устанавливающей
всеобщее законодательство ко всякой другой воле и также ко всякому поступку
по отношению к самому себе, и притом не в силу какой-нибудь другой
практической побудительной причины и не ради будущей выгоды, а исходя из
идеи достоинства разумного существа, повинующегося только тому закону,
какой оно в то же время само себе дает.
В царстве целей все имеет или цену, или достоинство. То, что имеет цену,
может быть заменено также в чем-то другим как эквивалентом; чтоб выше
всякой цены, стало быть не допускает никакого эквивалента, то обладает
достоинством.
То, что имеет отношение к общим человеческим склонностям и потребностям,
имеет рыночную цену; то, что и без наличия потребности соответствует
определенному вкусу, т. е. удовольствию от одной лишь бесцельной игры наших
душевных сил, имеет определяемую аффектом цену (Affectionspreis); а то, что
составляет условие, при котором только и возможно, чтобы нечто было целью
самой по себе, имеет не только относительную ценность, т. е. цену, но и
внутреннюю ценность, т. е. достоинство.
Моральность же есть условие, при котором только и возможно, чтобы разумное
существо было целью самой по себе, так как только благодаря ей можно быть
законодательствующим членом в царстве целей. Таким образом, только
нравственность и человечество, поскольку оно к ней способно, обладают
достоинством. Умение (Geschicklichkeit) и прилежание в труде имеют рыночную
цену; остроумие, живое воображение и веселость - определяемую аффектом
цену; верность же обещанию, благоволение из принципов (не из инстинкта)
имеют внутреннюю ценность. Природа, так же как умение (Kunst), не содержит
ничего, что при отсутствии их могло бы их заменить; ведь их ценность
состоит не в результатах, которые из них возникают, не в выгоде и пользе,
которую они создают, а в убеждениях, т. е. максимах воли, которые готовы
таким именно образом проявиться в поступках, хотя бы и не увенчались
успехом. Эти поступки и не нуждаются ни в какой рекомендации какого-нибудь
субъективного расположения или вкуса для того, чтобы смотреть на них с
непосредственной благосклонностью и удовольствием, ни в каком
непосредственном влечении или ощущении их; они показывают волю, которая их
совершает, как предмет непосредственного уважения, при этом нет
необходимости ни в чем, кроме разума, чтобы потребовать их от воли, а не
выманить их у нее (последнее к тому же противоречило бы понятию долга).
Таким образом, эта оценка показывает нам ценность такого образа мыслей как
достоинство и ставит достоинство бесконечно выше всякой цены, которую
совершенно нельзя сравнивать с ней, не посягая как бы на его святость.
Но что же это такое, что дает право нравственно доброму убеждению или
добродетели заявлять такие высокие притязания? Не что иное, как участие во
всеобщем законодательстве, какое они обеспечивают разумному существу и
благодаря которому делают его пригодным к тому, чтобы быть членом в
возможном царстве целей. Для этого разумное существо было предназначено уже
своей собственной природой как цель сама по себе и именно поэтому как
законодательствующее в царстве целей, как свободное по отношению ко всем
законам природы, повинующееся только тем законам, которые оно само себе
дает и на основе которых его максимы могут принадлежать ко всеобщему
законодательству (какому оно само также подчиняется). В самом деле, все
имеет только ту ценность, какую определяет закон. Само же законодательство,
определяющее всякую ценность, именно поэтому должно обладать достоинством,
т. е. безусловной, несравнимой ценностью. Единственно подходящее выражение
для той оценки, которую разумное существо должно дать этому достоинству,
это - слово уважение. Автономия есть, таким образом, основание достоинства
человека и всякого разумного естества.
Три приведенных способа представлять принцип нравственности - это в
сущности только три формулы одного и того же закона, из которых одна сама
собой объединяет в себе две другие. Но все же в них есть различие, скорее,
правда, субъективное, чем объективно-практическое, а именно [оно служит для
того], чтобы приблизить идею разума к созерцанию (по некоторой аналогии) и
тем самым к чувству. Все максимы имеют, следовательно,
1) форму, которая состоит во всеобщности, и тогда формула нравственного
императива выражена таким образом: максимы должно так выбирать, как если бы
им следовало иметь силу всеобщих законов природы 2) материю, а именно цель,
и тогда формула гласит: разумное существо как цель по своей природе, стало
быть как цель сама по себе, должно служить каждой максиме ограничивающим
условием всех чисто относительных и произвольных целей 3) полное
определение всех максим указанной формулой, а именно: все максимы из
собственного законодательства должны согласоваться с возможным царством
целей как царством природы. Продвижение здесь осуществляется как бы
посредством категорий единства формы воли (всеобщности ее), множественности
материи (объектов, т. е. целей) и целокупности их системы. Но лучше в
нравственном суждении действовать всегда по строгому методу и полагать в
основу всеобщую формулу категорического императива: поступай согласно такой
максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом. Но если
хотят в то же время практически применить нравственный закон, то очень
полезно один и тот же поступок провести через все три названных понятия и
этим путем, насколько возможно, приблизить его к созерцанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32