Итак, здесь тоже не спали в эту ночь.— Ах ты, корявая старушонка, дурачить меня вздумала! Да я оставлю от тебя лишь горсточку гнилых костей!— Если так будет продолжаться и дальше, я уйду от вас. Не могу больше жить в этом аду.— Ну, и что же ты будешь делать?— Выдам вашу подлую шайку!Мордом кинулся, было на Пьера. Старуха остановила его, открыла потайной шкафчик в стене, вынула оттуда портфель и достала какую-то бумагу. Документ был, похоже, не слишком древний, даже не пожелтевший. Она прочла: «Если когда-нибудь я захочу рассказать о друзьях, с которыми жил, которые оказали мне помощь и поддержку, то, прежде всего, заявляю, что вместе с ними участвовал в преступлении: мы убили путешественника на дороге в Ренн. Преступников тогда так и не нашли. Подпись: Пьер (Эрве), кюре».Это напоминание отрезвило Пьера.— Мы сделали два экземпляра, чтобы время от времени приводить тебя в чувство, — сказала Абракса. — К тому же есть наше обязательство служить тебе, пока Анна не станет твоей, не так ли? Ступай, донеси на нас! А мы представим правосудию этот маленький листочек. — Старуха потрепала ошеломленного Пьера по плечу. — Ты сердишься, сынок. Не любишь, когда указывают на твои слабости. Он просто смешон сегодня, Мордом.— Не раздражай его, а то укусит, — отозвался бандит.— Ладно! Тогда расскажи нам о том, что ты сделал ночью. Это его немного воодушевит. Да говори правду... Пойду, схожу за любовным напитком.— А мне дашь попробовать? — ухмыльнулся Мордом.— Тебе-то зачем?— Бьюсь об заклад, ты наливаешь туда слишком много живой воды.— Пожалуй. Может, поцелуешь меня за это?— Ну, конечно!— Но только смотри: под цветами часто скрываются шипы.— Вот-вот, это же самое говорил последний из тех, кого я прикончил.— Кто это?— Да болван развлекался со своей подружкой, а я пришил его одним ударом.— Уверена, и подружку не оставил в беде...— О да, старая ведьма. Лакомый кусочек, доложу я тебе.— Ну, ладно, поцелуй меня!Мордом подошел к старухе и поцеловал ее, если грубость такого животного вообще можно назвать поцелуем. При этом Пьер буквально подпрыгнул в своем углу.— Чем это вы там занимаетесь?— Ничем, сынок, погоди немного.Комнату освещала масляная лампа, причудливые тени скользили по стенам. Посредине водрузили череп со свечой. Свет, проникая в пустые глазницы, отверстия носа и рта, отбрасывал на противоположной стене зловещую тень человеческого лица. А рядом — словно оживший скелет животного.Становилось прохладно, старуха, бросив в котел несколько виноградных побегов и листьев, придвинулась к камину, поставила по левую и по правую стороны две скамеечки и приказала Пьеру и Мордому сесть. Задула свечу.Было уже поздно, старинные башенные часы пробили одиннадцать, а затем раздался церковный гимн в честь Поста.— Что это за гимн, кюре? — поинтересовалась колдунья.— Зачем тебе знать?— Я все хочу знать, сынок. И потом, это может оказаться добрым предзнаменованием. О чем в нем говорится?— Ну, Пьер, — вмешался Мордом, — ты заставляешь нас ждать!— Заткнись, Мордом. Тебе бы вообще не следовало открывать рот. Невежа, ты ни единой буквы-то писать не умеешь, а туда же!— Угомонись, Мордом. Ты ведь знаешь, Пьер не жалует тебя, так и не нарывайся, не раздражай его попусту. Молчи, пока не спросят.Утихомирив домочадцев, Абракса взяла старинный, почерневший пергамент Пергамент — кожа животных, особым образом обработанная для всяких поделок. Раньше служила для письма, являясь предшественницей бумаги. Пергаментом называется также написанный на нем текст.

с опаленными краями, длинную заостренную кость, крошечный череп, наполненный красными чернилами, обмакнула в чернила кость и принялась писать.— Что ты делаешь?— Записываю первую строфу гимна. Переведи мне его целиком.— Вот еще! Что я, в семинарии, что ли?— А в семинарии чудесно, не правда ли?— Закрой рот, а не то я убью тебя!— Да нет же! Вспомни, как там хорошо, — дразнила старуха.— Проклятье! Получай же!И Пьер запустил в Абраксу камнем. Она увильнула от удара, и камень разбил висевший на стене скелет. Кости с глухим стуком попадали на пол.— Будешь буйствовать, не узнаешь грядущего и не получишь Анну!— Что я наделал! Прости меня, я никогда больше не буду!В эту минуту Пьер походил на несмышленого младенца. Он целовал Абраксе колени, обливал слезами ее морщинистые руки. Угроза подействовала отрезвляюще, как будто на него разом вылили ушат ледяной воды; Пьер стал податлив, хоть веревки вей, кроток, как ягненок. Колдунья глядела на него и с нескрываемым презрением, и с нежностью одновременно.— Я люблю тебя, а потому прощаю. Встань. Я желаю тебе только счастья, однако ты огорчаешь меня. Как горячи твои руки! Сын мой, я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался в семинарию. В семинарию, слышишь, Пьер, в семинарию!Старуха кричала, словно каленым железом прижигая открытую рану. Пьер сжал зубы, точно пациент во время операции. На него было страшно смотреть, он то краснел, то бледнел, вот-вот готовый взорваться.— Повторяй медленно и четко слова гимна, — произнесла, наконец, Абракса.Пьер повиновался. Старуха глубоко задумалась, казалось, что она тоже повторяет про себя непонятные ей слова.— Теперь переводи.— О, Всемогущий, услышь наши молитвы, внемли мольбе молодого человека!— Замолчи! Пусть будет тихо!Абракса впала в состояние глубокой прострации Прострация — угнетенное состояние, выражающееся в полном упадке сил, безразличии к окружающему.

, казалось, что старуха сосредоточенно высчитывает что-то. Затем она взяла деревянную дощечку, расчерченную на клеточки, подобно шахматной доске, с той лишь разницей, что у этой все клеточки были белыми, пересчитала их и, похоже, осталась недовольна — двадцать четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43