— Вы абсолютно уверены, что точно описали их?— Их физиономии отпечатались в моей памяти так, что я, кажется, узнаю этих женщину и мужчину из тысячи.— Что вы думаете обо всем этом?— Трудно сказать, надо поразмышлять на досуге.— Не говорил ли я вам, что заканчиваю свой труд об умеренности? — после некоторой паузы вновь заговорил месье Тюрпен.— Правда? Вы ничего не говорили.— Друг мой, вы обо всем забываете, если речь не идет о главном в вашей жизни — о милосердии и благотворительности. И это чудесно. Однако не только бедняки нуждаются в помощи. Разве мой труд о пользе умеренного образа жизни не явится вкладом в наше общее дело?— О, безусловно!— Известен ли вам такой порок, как чревоугодие? День ото дня он все больше поражает общество.— Вы совершенно правы, дорогой Тюрпен.— И разве не сказал великий Сенека Сенека Луций Анней (ок. 4 до н.э.—65 н.э.) — римский политический деятель, философ и писатель. Отличался презрением к смерти. По приказу своего воспитанника Нерона (37—68), ставшего императором, покончил самоубийством.

: «Multos morbos multa fercula fecerunt? Vis numerave morbos guos mimera?» Многие кушанья вызывают недуги. Но не хочешь ли пересчитать недуги, вызванные перееданием?(лат.).

Призываю в свидетели религию: что означают посты, воздержания? Не то ли, что религия давно осознала: неумеренность, обжорство рождают беспокойство и дерзость? Не их ли обуздать призван пост?— Думаю, что так оно и есть.— Если общество умеренно, рождается больше гениев, больше великих людей; невоздержанность убивает, мой дорогой Дорбей. Прошу вас, поосторожнее, мы сейчас перевернемся. Сократ Сократ (ок. 470—399 до н.э.) — древнегреческий философ; обвиненный в инакомыслии, приговорен к смертной казни и публично без насилия выпил чашу яда.

сказал, что умеренность — залог душевного здоровья, Аристотель Аристотель (384—322 до н.э.) — древнегреческий философ и ученый.

приравнивал ее к разуму. И это правда: невоздержанность губит мысль, постепенно, потихоньку истачивает ее; человек уподобляется животному. О, друг мой, это очень меня тревожит. Люди становятся глупы, честное слово...Слушая монологи доктора Тюрпена о книге, посвященной пользе умеренного образа жизни, месье Дорбей впал в полудрему. В конце концов он передал вожжи доктору, попросив его при этом с вниманием отнестись не только к проблемам высшего порядка, но и к прозе жизни. Мысли его теперь целиком были заняты семейством Матюрена Эрве. В каком состоянии он найдет старика? Как тяжела его рана? Доктор приедет, и все решится. Возможно, больного нельзя будет перевозить с места на место. Ему не слишком-то удобно в продуваемой всеми ветрами хибаре. Но, с другой стороны, надежда поможет несчастному выстоять. Непременно надо увезти оттуда всех, и тотчас же. Повозка достаточно вместительна, чтобы усадить всю семью.Месье Дорбей твердо решил не упускать из виду семейство Матюрена. Кто знает, может, торговля у них и не пойдет: к этому нужно иметь привычку. Тогда он придумает что-нибудь еще. Что касается Жана, то в этом пареньке Дорбей был уверен. Ему понравится у кюре. Да и где может быть лучше, чем под крылом священника? Для Пьера нет ничего перспективнее семинарии. Поначалу Дорбей направлял туда всех своих протеже, платил стипендию, одевал, как подобает молодым людям, служащим Богу. Дорбей с радостью наблюдал, как снисходит на юные создания благодать, как они расцветают под теплыми лучами религии.Размышляя о том, что уже удалось, и о том, что еще предстояло сделать в будущем, месье Дорбей сидел с закрытыми глазами, время от времени приоткрывал их, однако ничего не видел — это был взгляд, обращенный внутрь. Не видел он и ужасающих следов пронесшейся ночью бури, попадавшихся повсюду окрест.Доктор Тюрпен, напротив, был само внимание; здесь и там громадные грязные лужи, да такие глубокие, что приходилось сдерживать лошадей и проезжать через них медленно и осторожно; земля точно вспахана исполинским плугом, повсюду поваленные деревья, ветви, будто срезанные топором, а вот и опрокинутый ураганом домишко. В этих местах ветер поменял направление, и разрушенные деревни представляли довольно жалкое зрелище после буйства стихии.Такая картина предстала перед взором доктора Тюрпена, и он нашел ее слишком печальной.По-прежнему внимательно осматриваясь, доктор увидел вдруг какое-то неопределенное движение вокруг развалин, еще недавно, кажется, обитаемых. Почудились даже слабые крики. Похоже, кричала женщина, но ветер уносил звук в сторону. Тюрпен вслушался. Нет, он не ошибся.— Боже мой! Дорбей, Дорбей!— В чем дело? Мы уже приехали?— Нет! Взгляните вот туда: женщина зовет на помощь, ветер повалил хижину.— Да это же они! Остановитесь! Бежим скорее. Ваш инструмент, доктор! Идемте же!— Иду, иду!Путешественники поспешили выйти из повозки и бросились к месту происшествия.Это была хижина Матюрена Эрве.— О, месье! — кричала Жанна. — Мой отец! Моя мама! Маргерит! Они погребены под развалинами!И несчастная девушка зарыдала, заламывая окровавленные руки. Лицо ее представляло собой сплошной фиолетовый синяк.— А что с вашими братьями?— Они побежали за помощью. Ах! Месье, я сойду с ума! Разве под таким завалом можно выжить? Месье, ради Бога, спасите моих родителей! — Она металась между доктором и Дорбеем, потом снова кидалась растаскивать слишком тяжелые для девичьих рук камни. — Ах, месье! Я с братьями вышла из дому, когда порывы ветра стали нестерпимы. Мы надеялись хоть немного залатать щели в стене. Отец очень мерз. И в эту минуту все рухнуло. Помогите мне, месье, помогите!Пьер и Жан вернулись одни. Горе немилосердно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43