– Это вряд ли. Какая романтика в убийствах?
– При чем здесь убийства? Романтика – в поиске, в отборе вариантов, в дедукции. Романтика, если хотите, в тайне, которой окутано преступление.
– Тайна романтична, если романтична разгадка, итог поиска. А какой итог у преступления? Наказание. И в нем нет никакой романтики.
– Знаю, читал: Достоевский, загадка русской натуры.
– Русская натура здесь – пришей кобыле хвост.
– Как, как?
– Поговорка. Иначе: ни при чем тут натура. Разве в вашем Нью-Йорке за преступление не предусмотрено наказание?
– Я из Чикаго.
– Ну, в Чикаго, в Сан-Франциско, в Далласе…
– Кстати, о Далласе. Не предусмотрено. Убийца Кеннеди так и не найден.
– Убийца-то найден. И наказание предусмотрено – законом. Только между законом и жизнью бо-о-льшая пропасть. Кто за убийцей стоял, те скрыты.
– И я об этом. Такова система.
– Какая система?
– Государственная.
– Странный вы дипломат. Ругаете свою систему, ее же и представляя, ей же служа.
– Кто вам сказал, что я ее ругаю? Я ею восхищаюсь.
– Тем, что она позволяет убийцам быть безнаказанными?
– Безнаказанными – нет. Недоказанными, непойманными – да.
– Непойманный убийца – это слабость полицейского аппарата.
– Полицейский аппарат не всесилен. Разве ваша милиция всех преступников славливает?
– Ловит. Нет, не всех. Но у нас существует понятие: неотвратимость наказания. Карманный воришка может оказаться до поры везучим. Но повезет раз, два, десять, а на одиннадцатый он будет, как вы говорите, словлен.
– Воришка… А убийца?
– У нас убийство – самое страшное преступление. Оно – редкость, по сравнению со статистикой убийств в Соединенных Штатах. И конечно же ни одно не остается нераскрытым. Дело в сроках.
– И конечно, здесь – заслуга вашей системы. Социалистической.
– Не вижу повода для иронии. Да, заслуга. Это у вас Диллинджер или Аль Капоне – национальные герои. У нас бы они были врагами нации.
– У нас, у вас… Мы – как на диспуте. Я правильно сказал?
– Правильно. Так у нас и есть диспут. Мини-диспут. О преимуществах детективной литературы. Кстати, ваши лучшие писатели – детективисты очень озабочены поимкой преступника. И если он не ловится, то обвиняют они именно систему.
– Не все.
– Я же сказал: лучшие. Не Спиллейна же к ним причислять.
– А чем плох Спиллейн? Его герой – сильная личность.
– Мерзкая личность. Синдром вседозволенности.
– Опять система виновата?
– А то! Вон у нас, слышали, наверно, ходил один с топориком, сильная личность. Всем миром ловили.
– Милиция не справилась?
– Милиция и справилась. Людям тошно было: живет среди них гадина. Вот и помогали милиции, как могли.
– Знаю: дру-жин-ни-ки…
– Не только. Попроситесь по вашим каналам на Петровку, в музей милиции. Там вам расскажут подробности.
– Спасибо, попрошусь. Так ведь не пустят?
– А вы очень попроситесь. Скажите, что пишете диссертацию на тему, скажем, «Сравнительный анализ работы чикагской полиции и московской милиции в их связи с населением представляемых городов». Красиво?
– Вы шутник, мистер филолог.
– Я серьезен, как никогда. Благодарю вас за беседу, господин Хэммет. Мне пора.
– А может, по рюмке водки?
– Это бы можно, только мне и вправду пора.
– Не смею захватывать.
– Задерживать, господин Хэммет, задерживать…

* * *

Забавный мужик, думал Гриднев, сидя в машине. Как он в простачка славно играл? Наша система, ваша система… Ай, Хэммет, ай, дипломат! Хорошо, что посмотрел на него, так сказать, своими глазами. Хоть известно теперь, с кем вести заочное сражение, проверить на практике теорию детектива. Кстати, а что он в Доме литераторов делает? Хотя, скорее всего, он не солгал: просто их «контора» действительно находится «рядочком», вот и бродит атташе, «родственников души» улавливает.
Машина остановилась у подъезда. Гриднев машинально взглянул на свои окна: свет горит, значит, Галка дома.
– Завтра к семи, товарищ полковник? – спросил шофер.
– К семи, – кивнул Гриднев. – Спокойной ночи.

Глава пятая

Гриднев просматривал очередную сводку МУРа у себя в кабинете на улице Дзержинского. Среди преступлений, зарегистрированных в сводке, одно привлекло его внимание: убийство конюха Московского ипподрома Е. И. Колоскова. Именно Колоскова видели в компании с Хэмметом в его ложе на трибунах во время пятого и шестого заездов. То, что Хэммет – агент ЦРУ, органам безопасности было известно давно. Но ни задержать, ни выслать его как персону нон грата пока не было оснований. Колосков, вероятно, подсказывал Хэммету, какую лошадь надо играть, – так, кажется, на жаргоне «тотошников», – но могло быть и другое.
– Ну что ж, попробуем, – сказал Гриднев своему заместителю и другу майору Корецкому. Его он еще знал мальчуганом, подобранным воинской частью.
– Что именно? – спросил тот.
– А не взять ли нам дело об убийстве бегового конюха?
– Знаю о нем. Его ведет в МУРе старший инспектор Саблин.
– Вот с ним и возьмем.
– Почему? Фамилия нравится?
– Фамилия как фамилия. Звонкая.
– Очень звонкая, – усмехнулся Корецкий.
– Не понимаю.
– Саблин был комбриг или начдив, участник бунта левых эсеров. Правая рука Спиридоновой.
– Погубит тебя образование, Корецкий… Хотя, пользуясь твоими ассоциациями, могу продолжить: у меня был другой Саблин. Боевик из группы Седого в одесском подполье.
– Ладно, сдаюсь, – засмеялся Корецкий. – Но объясни все-таки, почему мы вмешиваемся в дела уголовного розыска?
– Хотя бы потому, что конюха Колоскова как-то засекли в обществе Дина Хэммета, – сказал Гриднев.
– Тебя тоже засекли вчера в том же обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36