Пожаловался Трубецкому, он пообещал, что позаботится об этом.
– Столько труда псу под хвост, – сказал я.
– Ничего, – ответил он. – Главное – голову сберечь, остальное приложится.
Когда вышли в коридор, Трубецкой запер дверь на засов и повесил табличку: «Не входить. Идут процедуры». Поднял с пола небольшой коричневый саквояж наподобие тех, в которых слесари носят инструменты. Мы прошли мимо дежурного охранника, который вежливо поздоровался и спросил, всё ли у нас в порядке.
– Нормалёк, – ответил Трубецкой. – Будь повнимательнее, Сева.
– Есть, – козырнул охранник.
Я мало что понимал в происходящем, но с расспросами не лез, готов был ко всему. Трубецкой сам, заведя меня в уютный грот с пальмой в кадке, с двумя кожаными креслами, коротко растолковал диспозицию. В его изложении предстоящие нам действия выглядели элементарными. Сейчас сходим заберём Лизу. Потом пройдём в гараж и там распрощаемся. Надёжный человек на машине доставит нас к вертолёту. На вертолёте, управляемом другим надёжным человеком, доберёмся до Шереметьева. Там третий надёжный человек, которого Лиза знает, передаст нам документы, деньги и всё прочее, что необходимо в путешествии. В Шереметьеве мы с Лизой сядем в самолёт и через три часа приземлимся в Хитроу. Вот вкратце и всё. Никаких проблем. В Хитроу нас тоже встретят.
– Справишься, классик? – улыбнулся Трубецкой.
– Пустяки, – уверил я. – А вот если Леонид Фомич…
– Хозяин вернётся к вечеру… Тут другая накладка. Мосол со своими хлопцами – это сюрприз. Не просчитал я его. Он Лизу добром не отдаст.
– Кто такой?
Оказалось, Ашкенази-Мосол – выродок, изувер, серийный убийца, при этом прошёл отличную подготовку в спецподразделениях. В своих зверствах Мосол дошёл до такого предела, что от его услуг отказался даже руссиянский бизнес, после чего его, естественно, мигом упрятали в зиндан и быстренько приговорили к пожизненному. Откуда, как я сам слышал, Оболдуев его благополучно выкупил.
– Зачем, Володя? – ужаснулся я.
– Капризы олигарха. Патиссоныч прав, нашего барина всегда тянуло на остренькое.
– Но ведь он может…
– Нет, Лизе он не опасен. Наоборот, за ним она как за каменной стеной. Он теперь служит Оболдую, как цепной пёс… Трудность в том, что я не могу привлечь своих парней. Не имею права. Это семейное дело. Должны сами разобраться.
Майор раскрыл молнию на саквояже, покопался в нём и протянул мне чёрный пистолет.
– Умеешь этим пользоваться?
– Покажешь – сумею.
Трубецкой объяснил, как снимать с предохранителя, на что надо нажать, чтобы вылетела пулька.
– Видишь, ничего хитрого. Только меня не застрели сгоряча. Сунь за пояс под свитер.
Пока длинными переходами добирались до покоев Леонида Фомича, нам встретилось несколько человек, все куда-то спешили, и на нас никто не обратил внимания. В большом зале, предназначенном, по всей вероятности, для бальных танцев, со стенами, обитыми трёхцветной парчой, символизирующей руссиянский флаг, группа рабочих на тросах подтягивала к потолку хрустальную люстру размером с «КамАЗ». Командовала хрупкая пожилая японка, затянутая в кимоно. Всё это было очень интересно, но мы не стали останавливаться, чтобы поглазеть. Нам было некогда. Мы преследовали совсем другую цель.
На третьем этаже остановились возле дубовой двустворчатой двери, и Трубецкой со словами: «Ну, Виктор Николаевич, соберись, пожалуйста», – постучал костяшками пальцев. На уровне наших глаз открылось смотровое окошко, и раздалось грозное:
– Чего надо?
Трубецкой ответил авторитетно:
– Для господина Ашкенази пакет.
После щелчка дверь распахнулась почти во весь пролёт, перед нами стоял господин средних лет респектабельного уголовного вида – в тельняшке, на которую был накинут малиновый пиджак с множеством карманов. Вообще-то, такая одежда вышла из моды лет десять назад.
– Давай, – сказал, презрительно цыкнув зубом. Трубецкой дал ему так, что тот согнулся пополам, но майору показалось мало, и он, перестраховываясь, ухватил детину за уши и пару раз, как вытряхивают половик, шарахнул башкой о дубовый косяк. Пока я обходил поверженного, Трубецкой уже стоял посередине комнаты и озирался. Саквояж оставил у входа, в руке у него, прижатый к боку локтем, был короткоствольный автомат, невесть откуда взявшийся.
– Дверь закрой, – распорядился. – И достань пушку.
Из комнаты, в которой мы очутились, – просторной, уставленной дорогой мягкой мебелью, – выходили ещё две двери, помимо той, в которую мы вошли. Я выполнил распоряжение и по собственной инициативе защёлкнул английскую «собачку».
Я не очень хорошо понимал, почему Трубецкой ничего не делает, а просто стоит в напряжённой позе, будто к чему-то прислушивается. Хотел даже спросить об этом, но в следующую секунду обе двери резко одновременно открылись, как от толчка, и в комнату с разных сторон ворвались двое поджарых, каких-то полусогнутых мужчин, паля на ходу из пистолетов. Они целили в майора, и он ответил им тем же: раскрутился спиралью, опоясав себя жужжащим кольцом. Что-то ударило меня по правой скуле, как палкой, и я машинально шлёпнулся на пол. Нападавшие тоже попадали, один ткнулся в ковёр, будто нырнул, второй замедленно повалился на бок. Трубецкой опустился на колени. Его лицо страдальчески искривилось, плечо под белой рубахой зажглось свекольным костерком. Автомат упал на пол.
Всё произошло намного быстрее, чем я пишу, – цокающие звуки свинцовой капели, вязкие падения тел, и мгновение спустя на сцену выступило новое действующее лицо, чернявый громила в строгом вечернем костюме, улыбающийся, с непременным для всех сегодня пистолетом в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130