О, конечно, потребуются выдачи. Но зато потом, зато уж после Рысаков сполна рассчитается. А сейчас необходима решительная откровенность.
Верил ли он себе? Лгал ли он себе? Провел ли он самого себя? Он этого не знал. Не знал и не хотел знать. Он тонул, он спасался. Он падал, как с карниза сорвавшись. Ему надо было зацепиться за что ни попало.
Добржинский оправил манжеты.
- Я слушаю, Николай Иванович. Что же вы предлагаете?
Рысаков повел осовевшими глазами, пятна на щеках его слились.
- Для своего помилования… я все расскажу. С революционной точки зрения это предательство, я знаю. Я и согласен.
Добржинский не шевелился.
- Я предлагаю так: дать мне год-полтора свободы, чтоб действовать не оговором, а выдачей из рук в руки. Что мой оговор? Мало от него пользы. Знания мои неясны, незначительны. Вы дайте свободу, а я на практике приложу свои конспиративные связи. Убежать не могу. Верно? В случае чего, недели не пройдет, как ваш. А там, на воле, уж я постараюсь. Уж я-то постараюсь!.. Вот, к примеру, живет в Питере некто Денис, фамилии не знаю, человек отчаянный, опаснейший, без меня никак не изловить. А через него, к примеру, можно хорошие открытия сделать. Найти типографию. Или динамитную мастерскую, нескольких ветеранов-радикалов… Да и он сам, этот Денис-то, чего-нибудь стоит. Правильно?
Антон Францевич был ошеломлен. Поначалу предполагал он повторить «дело Гольденберга». И, как тогда Гольденбергу, доказать Рысакову необходимость покончить с обоюдными - заговорщиков и правительства - кровавыми сатурналиями, чтобы тем самым спасти молодое поколение, надежду России, и открыть путь к реформам… Он помнил: Гольденберг, поверив ему, тревожно настаивал: «Но вы же обещаете? Ни один волос не упадет с головы моих товарищей?» И он обещал. А теперь, слушая сбивчивую, лихорадочную речь бывшего студента, прокурор мимолетно ощутил что-то похожее на жалость к Гольденбергу. Тот был дитя, положительно дитя, наивное, доверчивое, подвластное чувству. А этот? Что же такое этот? Плохи, должно быть, дела Исполнительного комитета… Старая гвардия гибнет, а новобранцы им не чета. О, конечно, малый совершенно раздавлен, но все же какая низость… «Agent provocateur», - подумал Добржинский, подумал по-французски: слова «агент-провокатор» еще не пролезли в русский язык, как сами агенты-провокаторы еще не внедрились в русском обществе.
- Да, да, - задумчиво сказал Добржинский.
- А что! - внезапно озлился Рысаков, - Я представил план борьбы с террором. И, кажется, достаточно основательный! Год-полтора агентства у правительства. А это тоже, знаете ли, не мармелад и тоже может кончиться смертью. А какая награда? Чего прошу? Каторги прошу! Сахалина прошу! Сибири прошу!
- Успокойтесь, Николай Иванович, успокойтесь. - Добржинский, не глядя на Рысакова, собрал бумаги, сдвинул в сторону. Потом положил рядом с чернильницей чистый лист и привычным жестом оправил манжеты. - Благоволите написать.
Рысаков отер руки о штаны, взял перо.
Пусть правительство предоставит мне возможность сделать все, что я могу, для уничтожения террора, и я честно исполню его желание, не осмеливаясь даже и думать о каких-либо условиях, кроме тех, которые способствовали бы в агентстве. Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению с благоговением покорюсь.
- Вот! Вот! - мстительно проговорил Рысаков, отбрасывая перо и снова отирая ладони. - И, кажется, довольно, большего и не надо. - Он был в исступлении. - Большего не потребуешь! Я - товар, вы - купцы…
Добржинский предложил ему папиросы и спички. Рысаков закурил, неумело оттопырив губы.
Пыхнув дымом, закашлялся, морщась, загасил папиросу.
- Ну и отлично, ну и отлично, - все еще не глядя на него, пробормотал Добржинский. - А теперь займемся вплотную… - Он раскладывал свои бумаги. - Да-с, заявлению вашему завтра же будет дан надлежащий ход, и, я надеюсь, предложение будет принято. Надеюсь, да-с… А мы займемся… Так вот. - Он, искоса и как бы издалека, будто впервые видит, взглянул на Рысакова. - Да… Итак, вы говорили, метательный снаряд вручила вам блондинка, подлинного имени которой вы не знаете, хотя и встречались с нею не раз. Укажите, пожалуйста, где вы с ней встречались и где она передала вам метательный снаряд?
* * *
Отблески зари теплились уже и на архангеле, что увенчивал шпиль Петропавловской крепости, и на парусах кораблика, водруженного на игле Адмиралтейства, и на куполе Исаакия, похожего на шапку былинного витязя, и на золоченых крестах Александро-Невской лавры, что смутно проступала в конце Тележной.
Но в улицах, во дворах-колодцах еще держался мрак. Сумеречно было и на Тележной, когда полицейский наряд во главе с длинноногим, перетянутым в рюмочку помощником пристава подошел к дому номер пять. Офицер приложил палец к губам, расстегивая кобуру, послал за дворником: «Пусть топор прихватит. Да живей, живей!»
Дворник, обрюзглый, налитой пивом, зябко переминался.
- В пятую, - приказал офицер.
Полицейские, придерживая шашки, поднялись по лестнице.
- Звони! - шепнул офицер.
Дворник дернул звонок.
В квартире номер пять никто не отозвался. Дворник позвонил еще раз. Ни звука.
- Звони! - зашипел офицер, плюща пальцы на рукоятке револьвера.
Женский голос спросил:
- Кто там?
- Полиция. Именем закона!
- Что же вам надо? - помедлив, спросил тот же голос.
Офицер кивнул дворнику. Тот плюнул, перехватил топорище, поднял топор и ударил с маху. Брызнула дубовая щепа. Дворник ударил еще, еще…
Загремел запор, все отпрянули. Дверь приотворилась, треснули выстрелы, пули чиркнули об стену, о перила, не задев полицейских, и дверь опять захлопнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110