- Не помню… В службу поступал без экзамена.
- Пользовались льготой? - Никольский то ли ловил Поливанова, то ли подчеркивал собственную осведомленность в военных делах.
- Точно так, по второму разряду, - ободрившись, отвечал Поливанов с видом человека, которому лучше уж объясняться с офицером, чем с каким-то штафиркой. - По второму разряду, да. И зачислен был вольноопределяющимся в тридцать вторую артиллерийскую бригаду.
- В какую батарею, не укажете ли?
- В первую. В первую батарею тридцать второй артиллерийской бригады. Тогда квартировали в столице. - Поливанов мечтательно улыбнулся. - Хорошо началась моя служба, господа. Очень хорошо. Уже осенью был произведен в прапорщики и получил назначение в Кронштадт.
- Не угодно ль объявить, куда именно?
- А как же, а как же, господа. Помню отлично: в пятнадцатую роту крепостной артиллерии. Славная была поначалу жизнь. Осенью семьдесят восьмого получаю уже подпоручика. Но, увы, господа, тут вскорости начались неприятности по службе, я оказался в оппозиции командиру. Ну сами понимаете, какая уж тут карьера? Стал подумывать об отставке, ибо… Словом, об этом вспоминать нечего. Подал в отставку. Вышел с чином поручика, каковым, стало быть, отставным поручиком артиллерии, и имею честь до сего дня…
Добржинский предложил ему папиросу. Поливанов поблагодарил и отказался.
- А фамилию командира не помните ли, господин Поливанов? И назовите, пожалуйста, кого-либо из ваших кронштадтских знакомых.
- Фамилию командира? - усмехнулся арестованный. - Я, разумеется, помню, господин прокурор, однако назвать ее не желаю. А равно и моих знакомых.
- Видите ли, Константин Николаевич, запирательство только вредит вам. Согласитесь, это укрепляет нас в подозрениях, тогда как вам да и нам с Андреем Игнатьевичем желательно бы скорее рассеять их. Не вижу оснований, почему бы скрывать командира, знакомых… А?
- Нет, господа, позвольте не называть.
- Как вам угодно, - нахмурился Добржинский. - Придется в протокол… Так, так… Ну, а после отставки где же изволили проживать?
- Подыскивая приличное занятие, жил в столицах. Да ведь, господа, стоит взглянуть на указ об отставке, там ведь все: где да когда жил. А так, на память, черт его знает.
Подполковник Никольский положил перо. Тронул губы платком. Спросил:
- Чемоданчик-то с динамитом откуда у вас?
- Вот ждал я этого вопроса. - Поливанов будто обрадовался. - Ждал, ей-богу. Ну что тут скажешь? Попутал бес. Повстречал как-то одного знакомого… Да-с. Был. извините, того-с, накуликался, извините. Он мне и говорит: «Возьми-ка, брат, чемодан да и спрячь». Я: «Изволь, брат». И невдомек, что там эдакое-то. Ну, а имя знакомого, не обессудьте, тоже назвать не могу-с. Долг чести. - Он растерянно улыбнулся. - Чтобы это я в другой раз - боже спаси! Ни за что ни про что и угодишь-таки в историю.
- Та-а-ак, - протянул прокурор. - А когда этот ваш знакомый дал вам чемодан с динамитом? Когда?
- Не помню. Кажется, осенью.
- Должен заметить, господин Поливанов… - Добржинский подхватился с места, пробежался мелкими шажками. - Должен заметить, ответы ваши до крайности неубедительны. Боюсь, придется не одну неделю провести взаперти.
Поливанов выпрямился:
- Сударь, не угрожайте мне. Я дворянин, офицер. Я дал объяснения, какие счел долгом. Скажите наконец, в чем меня подозревают?
Никольский встал. Его округлое брюшко приятно выпятилось под голубым мундиром.
- Вы принадлежите к преступному сообществу, именующему себя социально-революционной партией.
- Кто? Я? К какому такому сообществу?
- И это вам тоже дал знакомый? - Никольский потряс пачкой прокламаций Исполнительного комитета.
Поливанов вздохнул:
- Господа, прошу прекратить допрос, я очень устал. Вы не верите… Что же мне делать?
* * *
Называющий себя Поливановым не сомневался - личность его установят. Месяцем раньше, месяцем позже. И тогда… Одного московского подкопа достаточно для смертного приговора.
Десять тысяч раз взывал об осторожности и осмотрительности. А теперь в четырех стенах камеры приходится согласиться: на всякого мудреца… Что ж такое стряслось? Какая пружина вдруг ослабела? Ну хорошо, он был возмущен трусостью знакомых студентов. Маменькины сынки, у которых с языка не сходило: «Народ, свобода», - убоялись заглянуть к Александровскому или Таубе, чтобы заказать фотографии казненных героев. Пресняков с Квятковским положили жизнь «за други своя», а «други» струсили зайти за карточками. Тут его возмутила не столько трусость петрова или сидорова, сколько дряблость всего этого общества, на словах сочувствующего борьбе. А фотографии-то нужны были, очень нужны для заграничных изданий. Правда, Осинский когда-то писал: «Пусть нас забывают, лишь бы дело не заглохло». Но это он писал для друзей, чтобы горе недолго гнуло. А когда народ забывает имена, дело глохнет. Как можно было не заказать фотографии казненных? Как было не пойти?
Да, все это чистая правда. И все же это не вся правда. Какая-то душевная пружина ослабла в те дни. Ведь он от Клеточникова знал: не следует иметь дело именно с Александровским. А он пошел на Невский. И это минутное колебание на пороге заведения, когда он устало, с какой-то предательской вялой покорностью сказал себе: «Э, будь что будет…»
Прокурор с подполковником тоже не сомневались: раньше иль позже они установят личность «называющего себя Поливановым». Но дело было не только в этом. Дело еще в том, чтобы доказать «отставному поручику»: вы вовсе не отставной поручик и не господин Поливанов. Именно доказать, а не вынудить признание. И не потому только, что Поливанов крепкий орешек, но и потому, что одна эпоха пыток минула, а другая еще, увы, не наступила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110