Фекла, не все псу вылила?
— Да есть еще.
— Повезло тебе, паря!
— Спаси тя Бог за доброту твою, дядько Ефимий! — низко поклонился Лукьян. В ржавой, слишком большой для него кольчуге он чем-то напоминал взъерошенного воробышка.
Раничев поднял глаза — отрока бы тоже нужно порасспросить.
— А пусть сидит. — Улыбнувшись хозяину, Иван вытащил из калиты дирхем, катнул по столу. — На три дня тебе, Ефиме.
Ефим улыбнулся, ловко поймав сребреник, попробовал на зуб, рассмотрел в дрожащем свете свечей на высоком поставце. Ухмыльнулся довольно:
— Ишь ты — чисто ордынский!
— Тохтамыша-царя монетина, — кивнул Раничев. — Вернее, бывшего царя. В осаде-то тут был?
— Тут, — хозяин кивнул. — Едва упасся! На южной стене бился — скажу те, вон у эмира хороши вельми. Как прорвались в ворота — пожар начался, да вражины везде. Ну, мы с робятами их дожидаться не стали — в леса убегли, да и многие так же. Жалко, пожгли все, ну да Бог милостив — хоть сами живы остались.
— Знавал я когда-то Евсея Ольбековича, — грустно поддакнул Иван. — Слышал, погиб. Жаль.
— И не говори… — Ефимий вздохнул, обернулся. — Хозяйка, давай-ка сюда медку…
Взяв в руки принесенный супругой бочонок, разлил по чаркам — себе и гостям. Поднял:
— Упокой Господь его душу.
Выпили молча, закусили капустой с мясом. Лукьян закашлялся — видно, не привык к крепким напиткам. Раничев постучал ему по спине… да едва не поранил руку о разорванные железные кольца.
— Что ж ты кольчужку-то не снял, паря? Отрок молча опустил глаза. Ефимий ухмыльнулся, поглядел на супругу:
— Дай-ко рубаху старую парню… ту, что выкинуть намедни хотела.
Вздохнув, Лукьян с помощью хозяина стащил с себя кольчугу — латаную-перелатаную, давно не чищенную, расклепавшуюся у самого ворота.
Раничев глянул неодобрительно:
— Что ж ты кольчужицу-то свою не чистишь, изверг?
— А, — Лукьян отмахнулся, снимая грязный, в ржавых подтеках, поддевок. — И не моя она вовсе, общая. Да и соду с поташом на нее не выдают, и бочонок чистильный.
Иван аж присвистнул от такой наглости:
— Бочонок ему, гляди-ка! Соду… Что, песка в реке мало? Да на месте б воеводы вашего я за такую кольчугу… убил бы!
— Так ведь нет воеводы, — переодевшись в сухую рубаху, улыбнулся отрок. — Се летось еще уехавши к батюшке князю. А тот, говорят, гневался на воеводу сильно за что-то, в опале теперь Панфил Чога.
Раничев встрепенулся:
— Как ты воеводу назвал?
— Панфил Чога, — пожал узкими плечами Лукьян. — Воевода местный, и раньше еще, до разгрома, он тут был. Говорят — строгий.
Иван хохотнул:
— Строгий? Не то слово. Убить, конечно, не убил бы он тебя за такую кольчужку, но высечь бы велел преизрядно… Так, говоришь, у князя Панфил-воевода?
Лукьян обиженно мотнул головой:
— Ну да, у него. В Переяславле.
— Родичи у него там?
— Про то не ведаю, — осоловело хлопнул ресницами отрок. — Дядько Ефимий, а можно, я уже спать пойду?
Ефимий усмешливо хмыкнул:
— Что, сомлел, с меду-то? Иди-иди, спи… Мимо овина только не промахнись, Аника-воин!
Выпроводив трущего глаза парня, хозяин постоялого двора наполнил чарки по новой. Выпили.
— Ты про Панфиловых родичей спрашивал, — смачно захрустев капустой, напомнил Ефимий. — Своих-то у него, похоже, и нету — сгорели все в огнеманке, один Панфил и остался. Наместник покойный, боярин Евсей Ольбекович уж его привечал, так и Панфил в благодарность родичей его в Переяславле приветил. Только что толку? Опала, она опала и есть, хоть с родичами, хоть без них.
Раничев уже не слышал собеседника. Панфил Чога — Переяславль — родичи погибшего наместника — Евдокся! Такая вот цепочка выстраивалась. Неплохая, прямо скажем, цепочка, хотелось бы в нее верить… Да и почему же не верить? Переяславль, значит… Переяславль-Рязанский — резиденция князя Олега Ивановича, много кем из современных или почти современных Ивану историков поносимого, дескать — предатель земли русской. Во, понятие выдумали — земля русская! Хотя, впрочем, понятие-то было… скорее, конечно, культурное. Но ведь государства-то единого не было! И кто сказал, что у Рязани, у Смоленска, у Новгорода интересы с Москвой общие? Как раз-таки нет! Вон, Дмитрий Иванович, князь владимирский и московский, Донским прозванный, много чего хорошего для земли своей сделал, так и Олег Иваныч Рязанский для своей — ничуть не меньше, почто ж тогда предатель? И кого ж он предал? Дмитрия? Так Дмитрий ему вовсе не сюзерен! Новгород, Тверь, Стародуб, Смоленск, Муром? Москву если только… так и поделом, жадноваты московитские князья, властны, во чужо поле так и норовят забрести без стыда и чести. Отчего-то их только и называли Русью историки? Хм… Отчего-то? А по чьему заказу вся история-то писана? Вот и гуляют басни: Дмитрий Донской — освободитель от татар (ну да, как же!), а Олег Рязанский — предатель. Чушь, конечно, собачья. История для ПТУ. Однако, встречается, верят люди… Значит, возможно… да вполне вероятно… да — так и есть… Евдокся — в безопасности, в Переяславле, при дворе Панфила Чоги, воеводы, хоть и опального, но всем известного своей честью, а Олег Иваныч Рязанский тоже — чтоб ему ни приписывали горе-историки — человек чести, и принижать да примучивать опального воеводу не будет, тем более — родичей погибшего наместника, это уж совсем ни в какие ворота.
— А скажи, Ефимий, — Иван наконец оторвался от своих мыслей, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17