купец Ибузир ибн Файзиль не останавливался ли у тебя на постой месяца тому два назад?
— Ибн Файзиль? — Переспросив, Ефимий задумчиво пошевелил губами. — Ордынец, что ль?
— Нет, с дальнего юга гость.
— Не слыхал такого имени, врать не буду, — хозяин постоялого двора отрицательно качнул головой. — Да кто тут сейчас через нас поедет? Эвон, разруха-то! Погоди годков пять, уж тогда выстроимся, заматереем, леса, слава богу, за Окой-рекой хватит.
— Вот, за это и выпьем, Ефимий, — кивнул Иван. — За то, чтоб выстроились, заматерели, за то, чтоб все русские земли так!
— Хороший ты человек, Иване, — Ефимий выпростал из бороды остатки капусты. — Заглядывай, как будешь тут по купецким делам.
Раничев приложил руку к сердцу:
— Всенепременно, любезнейший.
Проводив гостя в людскую, хозяин постоялого двора выглянул на двор — приструнить лаявшего пса. И чего разлаялся? Может, чуял чужого в овине? Не замерз бы отрок, вона, кажись, холодает, да и дождь кончился. Может — и к зиме то? Покров-то уж прошел, а снега все-то не видать, одна слякоть. Ой, не дело тако, не дело.
Успокоив пса, Ефимий взял в сенях старую волчью шкуру и пошел к овину — накрыть спящего парня. На полпути передумал, вернулся — слишком уж много блох оказалось в шкуре, ну да ничего, скоро зима, бросить на мороз — вымерзнут. А отрок не замерзнет, ничего. Тепло в овине, вчера только разжигали очаг — подсушивали промокшее сено.

К утру посвежело, подморозило наконец, и очистившееся от туч небо засветилось лазурью. Давненько не видали уж угрюмовцы столь чистого небосвода, давненько не ласкали их светлые солнечные лучи, все дожди да дожди — обидно. Ну вот, наконец-то…
Раничев проснулся оттого, что просочившийся сквозь старый ставень сияющий луч ударил его прямо в левый глаз. Зажмурившись, Иван перевернулся на другой бок, захрустев накропанным сухой соломой матрасом, улыбнулся, открыв оба глаза, взглянул на низкий бревенчатый потолок. Задумался — где я? Судя по всему-в избе. Ага… Значит — дача. У него самого дачи нет, значит — у друзей. Вот выглянуть в окно — ежели напротив гараж, значит — у Веньки, а ежели старый сгнивший «москвич» — у Михал Иваныча. Еще правда один вариант был — у Макса, хозяина кафе «Явосьма», но куда у того выходили окна, Иван припомнить не мог, а потому не стал и напрягаться, просто прошлепал босыми ногами в сени да распахнув дверь, глянул во двор… И, хлопнув себя по лбу, тяжело опустился на мокрые ступеньки крыльца. Посидел так немного, пока не почувствовал пятками холод, потом резко поднял глаза…
— Здрав будь, дядько Иван!
Это что еще за пацан здесь? Ах, да… Лукьян, ополченец.
— Здорово, Лукьяне. Сулицу не потерял?
— Как можно?
— Да так же, как и кольчужку не чистить. Не свое — не жалко.
— Ой, кольчужка-то! — Схватившись за голову, отрок понесся к овину.
Позади, в сенях, раздались шаги. Ефим, хозяин, присел рядом с двумя глиняными крынками:
— Кваску холодненького? Бражки? Раничев махнул рукой:
— Давай лучше бражки. — Отпив, занюхал рукавом. — Эх, хорошо день начинается! Ну что, Лукьян, отыскал свою кольчугу?
— Нет.
На парня было страшно смотреть. Побледнел вдруг, осунулся, даже дышал тяжко.
— Чего так переживаешь-то? Ведь и так бы заржавела.
— Заржавела — то другое, — отрок вздохнул. — Ее и я ношу, и Варфоломей иногда, и Петро, и… в общем, есть на кого свалить, что не чищена. Да дьяк на то и не смотрит, ему главное — чтоб кольчугу сдали. А ежели не сдадим… Тут и в самом деле можно хороших плетей отведать. Да как бы и не в закупы запродаться! Кольчужка — сами видали — худа, а ну как у дьяка она новой числится?
— Конечно, новой, — расхохотался Иван. — А ты думал? Так что готовься в закупы.
— В закупы, да-а… — Со светлых глаз парня вот-вот должны были хлынуть слезы. — Ты не видал, дядько Ефимий?
Хозяин постоялого двора пожал плечами:
— На что мне этака ветхость? Разве что у крыльца бросить — ноги гостям вытирать? Так еще порежутся. Не-е…
— У крыльца? — собиравшийся зареветь Лукьян вдруг встрепенулся: — А ведь и правда! Я ж ее туда, уходя, и засунул.
— Не засунул, а бросил!
В ворота вежливо застучали. Выбравшись из будки, громко залаял пес, и только что проснувшийся слуга, бурча под нос что-то неразборчивое, пошел отворять.
Не слушая никого, отрок встал на колени и запустил руку под ступеньки.
— Ну вот она, кольчужица! — Он любовно встряхнул пропитанную ржавой сыростью железяку. — И шишак там же.
— А еловец куда дел?
— Да никуда. Еловца там и не было. Я, когда получал, самолично все записал — что в каком виде, а то дьяк наш, Лукоморий, выжига известный, сказать, кому все новые кольчужки запродал?
— Ну кому?
— Татарам! Через дружка своего, тиуна Минетия.
— Хорошая компания, — вспомнив едва не погубившего его тиуна, покачал головой Иван. Взглянул на отрока. — Э, да ты, оказывается, грамоте разумеешь?
— А как же! — натянув кольчугу подбоченился Лукьян. — Дружка мой меня учит. Хороший парень, младший дьяк Авраамий.
Раничев чуть было не свалился с крыльца:
— Как-как?
— Авраамий.
— Такой длинный, нескладный, носатый? Волосы, как гнездо у галки?
— Ну так… Здорово ты Авраамку описываешь, особенно — про волосы. — Лукьян хохотнул. — Как гнездо у галки, ну чисто вылитый Авраамка!
— Похож, говоришь?
— Конечно… Да вон, смотрите, он и сам идет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17