Постоялый двор Ефимия оказался именно таким, каким и представлял его себе Раничев, — основательным, выстроенным из обхватистых бревен, с высоким частоколом и надежными воротами из крепкого дуба. Учуяв чужих, за воротами утробно забрехал пес.
— То Елмак, — обернувшись, пояснил Лукьян. — Кобелек знатный!
— Кого там черти несут на ночь глядя? — зазвенев цепью, довольно-таки нелюбезно осведомились со двора.
— Я это, дядько Ефимий, — отрок немедленно подал голос. — Лукьян, что дрова тебе колол вместе с Барбашем и Варфоломеем.
— Лукьян? — переспросили во двора, кажется, озадаченно. — Барбаша помню, как же, ладный такой парень, кудрявый… Варфоломея помню — все со слугой лаялся, а вот Лукьяна… Лукьяна — нет. Не помню такого. Поди прочь, паря, не то собак спущу!
— Да ведь я ж с ними тож был, — чуть не плача, обиженно воскликнул Лукьян. — Худющий такой, светлоголовый…
— Светлоголовый, худющий? А, сметану еще у меня разбил, в крынке! Теперь вспомнил.
— Вот и славно! Только это… сметану-то не я разбил, дядько Ефимий, сметану — Барбаш…
За воротами загремели засовы.
— Ну слава те господи! — усмехнулся Иван. — И порядки же тут! До чего дожили, купца на постоялый двор не пускают! Что ж, выходит, кабы не ты, парень, так мне б на улице ночевать?
Распахнувшаяся было створка тут же и захлопнулась.
— Эй, так ты не один, Лукьяне? — осторожно осведомился хозяин.
— Знакомец один со мной.
— Что за знакомец?
Раничев раздраженно пнул носком сапога в ворота Вся эта канитель под усилившимся к ночи дождем стала ему, мягко говоря, слегка надоедать.
— Иван Козолуп, гостиной сотни человек из Звенигорода, — громко произнес он. — Так-то в Угрюмове гостей встречают! Вот псы…
— А ты не лайся, — спокойно посоветовали из-за ворот. — Ежели, говоришь, из Звенигорода — так кого там еще из торговых людей знаешь?
— Рзаева Селифана знаю, — усмехнулся Иван. — И еще кой-кого.
— Хватит и Селифана — человек известный… Лукьян, купчина один с тобою?
— Один.
— А слуги, приказчики где?
— Я сам приказчик, — с угрозой крикнул Иван. — Давай или открывай, или мы пошли отсюда.
За воротами вдруг взожгли факел — видно было, как заиграло пламя. Чуть скрипнув, отворилась створка ворот, из-за которых высунулась длинная рука с факелом, освещая вытянутое лицо отрока и Ивана. Вслед за факелом показался угрюмого вида мужик в засаленной рубахе и небрежно наброшенном на дюжие плечи кафтане, с бородой лопатой и спутанными, лезущими на самые глаза волосами. Левый глаз был заметно меньше правого, то ли подбит, то ли просто прищурен.
— Теперя вижу, кто, — внимательно осмотрев гостей, кивнул мужик. — Ну, заходите.
— Вот, благодарствуйте! — вслед за отроком заходя во двор, съерничал Раничев. — Уж и не чаяли.
Мужик — по всей видимости, это и был сам хозяин — обернулся:
— Что, Лукьяне, неохота в сырой землянке спать? Лукьян замотал головой и честно признался:
— Неохота, дядько Ефимий.
— А батько что ж? Аль у Яромиры-вдовицы спит?
Вместо ответа отрок лишь густо покраснел. Ефимий, передав факел подскочившему слуге — не слабому малому с оглоблей, — взошел на крыльцо и сделал приглашающий жест:
— Прошу, господине. Сейчас разбужу бабу — поесть сготовит. — Не дожидаясь ответа, Ефимий скрылся в сенях. — Эй, Фекла, мать твою итит! А, встала уже… Давай, спроворь чего поснидать господину… Да нет, это не Лукьяшка господине, эвон, окромя него тут и еще гость есть. Из купцов, говорит, из Звенигорода.
Ведомый слугой Раничев вошел в избу, оглянулся на пороге, покосившись на прислоненную к частоколу оглоблю, на крепкий засов, на кудлатого, ростом с теленка, пса. Усмехнулся:
— Однако, врагов каких ждете?
— Хватает тут лешаков, — угрюмо отозвался слуга. — Стену-то еще не выстроили, вот и шляется в город кто ни попадя, Шалят по ночам-то!
— Ты про что это, Антип? — вошедший в горницу хозяин подозрительно посмотрел на слугу. Тот потупился:
— Говорю, всяких пришалимков полно в граде.
— И то, — Ефимий кивнул. — Почитай, каждую ночь кого-нибудь да угробят. Меня вон раза три чуть не спалили, с тех пор и пасусь.
— А кто шалит-то? — садясь на длинную лавку, заинтересованно спросил Раничев. — Ордынцы иль гулямы остались?
— Да какие, к черту, ордынцы, — замахал руками хозяин. — Свои. Боярина Колбяты холопы, уж про то многие знают, да молчат — боятся. Сам же Колбята их и посылает — татьбой промышлять да верстати насильно в холопство. Жаловаться бесполезно — сын-то Колбяты у самого князя в любимцах ходит. Ты, господине, зря один-то.
— Да поотстали слуги.
— Так и ты не торопися! Не то, не ровен час… — Ефимий покачал головой. Погладив бороду, перекрестился на образа — то же самое тут же проделали и Лукьян с Иваном, — пододвинул к столу скамью, уселся. Видно, не терпелось переговорить с новым человеком. Общение с хозяином входило и в планы Раничева — вполне могло помочь делу. Потянув носом воздух — от печи, где хлопотала хозяйка, вкусно пахло топленым молоком и мясом, — Иван сглотнул слюну, улыбнулся, посетовал:
— Давненько в пути, и поговорить не с кем. Хозяин постоялого двора скосил глаза на Лукьяна, шевельнул пальцами:
— Брысь.
Шмыгнув носом, отрок послушно вскочил с лавки.
— На сене поспишь, — кивнул ему Ефимий. — В овине. Инда краюшку у хозяйки возьмешь да щец вчерашних…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17