Пойманный попытался было вырваться, даже извернулся — укусить державшую его руку. Иван тут же угостил парня хорошей затрещиной и, покачав кулаком перед чумазым носом, веско предупредил:
— Будешь ерепениться иль захочешь укусить — зубы выбью. Понял, сопля?
Встретившись с ним взглядом, воренок поежился, словно от холодного зимнего ветра. Заканючил жалобно:
— Пусти-и-и, дядько.
Раничев рыкнул на него, и пацан, заткнувшись, послушно поплелся впереди, направляемый железной рукою. Вырваться больше не пытался — попробовал бы!
Покинув Торг, Иван завел схваченного за церковь, к кладбищу. Затащил в самый дальний угол, привязал ворюгу к остаткам ограды снятым с него же поясом, вернее — обычной пеньковой веревкой, вытащил из-за голенища нож — кинжал-то исчез вместе с калитой и деньгами.
— Сейчас отрежу тебе палец, — хватив мальца за руку, серьезно предупредил Иван. — Потом второй, третий… Орать будешь — ори, никто не услышит. Только предупреждаю, я ведь могу заодно с пальцами и язык отрезать.
С этими словами Раничев сильно надавил лезвием на сустав воренка. Тот вздрогнул, заверещал было… но тут же прикусил язык, лишь потекли по щеками крупные слезы.
— Не виноватый я, дядько!
— Ага, — вспомнив любимый фильм, усмехнулся Иван. — «Он сам пришел»! Ну держись, паря…
Малолетний тать попытался бухнуться на колени. Возопив, зашептал громко:
— Калиту твою, боярин, Федька Коржак увел, пока Рыжий отвлекал. Мы тебя давненько уж заприметили…
— Н-да? — Раничев пожал плечами. — Мне какое дело до калиты? Там одна мелочь и была-то. Так просто на Торг зашел, поразвлечься. — Хищно улыбнувшись, он провел лезвием по левой щеке воренка, хорошо провел так, чтоб выступила кровь. Пообещал, нехорошо прищурившись: — Теперь уж поразвлекусь по-другому.
— Не губи! — побелевшими губами прошептал тать. — Хочешь, я тебе всех укажу наших, и кто на Торгу промышляет, и кто у церкви…
— Неинтересно мне то вовсе. Ну разве что пояса жалковато, знатный был пояс.
— Так вот его-то Федька Коржак и схитил, вместе с калитой и кинжальцем! Я сам то видал. Федька посейчас к банькам за ручей побег, добычу делить. Сейчас вот дождется Рыжего, да Васька, да меня…
— Ну, положим, тебя он уже не дождется, — зло ощерился Иван. Пойманный пацан заревел навзрыд, видно, предчувствовал, аспид, мучительную свою гибель. И поделом — а ты не воруй! Ишь, взяли моду, черви — пояса у людей хитить!
Потрогав пальцем острие ножа, Раничев задумчиво посмотрел в небо, высокое, синее-синее, с белыми, медленно плывущими облаками, подсвеченными солнцем. На колокольне вдруг заблаговестил колокол, чуть надтреснуто, но осязаемо звучно и вполне даже приятно, чем-то напоминая но тембру Мика Джаггера. От колокольного звона с крыши церкви слетела стая ворон. Посмотрев на них, Иван почесал затылок:
— Праздник, что ли, какой?
— Вестимо, праздник, боярин! — оживился малец. — Как же, Дмитриев день, нетто запамятовал?
— Ах да… Дмитрия Солунского праздник, — припомнил Раничев. — Усопших поминать надо… А ты, пес, вместо того татьбой занялся! Ух, тварюжище! — Иван сильно тряхнул парня, так что тот в страхе закрыл глаза. — Аль и помянуть некого?
— Да как же некого-то, боярин? — снова заплакал пацан. — Матушку прошло летось поубивали проклятые татарови, дом спалили, сестриц в полон увели.
Раничев кривовато улыбнулся:
— Пощадить, что ли, тебя, за-ради праздника?
В глазенках малолетнего татя мелькнула радостная тень надежды.
— Пощади, кормилец! Век за тебя Бога молить буду.
— А и пощажу, пожалуй, — махнул рукой Иван и тут же предупредил: — Только — не за просто так. Упыря своего покажешь, который пояс мой спер, гад премерзостный. Пояс тот — от тятеньки мово покойного наследство. Как же я без пояса его поминать-то буду? Смекаешь, червь?
Малец закивал часто-часто, словно статуэтка китайского божка из слоновой кости.
— Ну, веди, — одним махом разрезав веревку, смилостивился Раничев. — Но помни — ножик я хорошо метаю, так что надумаешь ежели убежать…
Что ты, что ты, боярин! Ей-богу, не убегу, вот те крест! — пацан размашисто перекрестился.
Иван все ж таки перестраховался — привязал к левому запястью воренка веревку, взял другой конец:
— Ну, пошли, паря!
Так и зашагали. Чернявый малец — чуть впереди, Раничев — немножко сзади. Пряча в рукаве нож, Иван посматривал на ходу по сторонам — мало ли, кинутся тати своего выручать. Впрочем, тот шел довольно спокойно, башкой не вертел, не ерепенился, со стороны посмотришь — сын с отцом в церковь идут, на поминание. Как и многие вот как раз сейчас шли. Пройдя мимо видневшейся в отдалении корчмы, свернули к оврагу — тому самому, где Иван с друзьями прятался когда-то от гулямов эмира Османа. Правда, тогда не упасся, настигли их все ж таки конники Энвер-бека. Да может, и к лучшему то?
Вот и обгоревшая усадьба Евсея Ольбековича — пуст обширный, когда-то богатый двор, вместо частокола — выгарь, хоромины стоят черные, покосившиеся от огня, вот-вот падут, а местами уже и пали.
Запустение. Видно, некому пока заниматься усадебкой, не до того, али руки не доходят. А ведь какой сад был! Весь сгорел да порублен.
Пройдя мимо сгоревшей усадьбы, повернули к ручью.
— Постой-ка! — остановился вдруг Раничев. — Ну-ка, скажи, паря, где тут княжьи дружинные отроки живаху? Я чаю, недалече, а?
— Нет тут дружинных, одни ополченные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17