Сама директор детского дома ездила к ректору института, когда Генриетта Ивановна не добрала при приеме баллов, просила, подключала райком КПСС, ссылалась на социалистический гуманизм, объясняя, какой юная Генриетта бу­дет для института и лично для ректора ценный кадр по связи со студен­ческой общественностью. Обо всем, что происходит и будет происходить в студенческом общежитии, ректор будет знать. И для советского – тогда все обязательно произносилось со словом "советский"– для красоты и для устрашения – образования хорошо будет, когда Генриетта Ивановна подрастет, об­разуется и станет учительницей истории.
Но учительницей истории Генриетта Ивановна не стала, по распределе­нию в сельский зачуханный район учительницей не поехала, а пошла в ас­пирантуру по специальности научный атеизм, но тут тоже баллов не добрала, и куратор того курса, на котором Генриетта Ивановна училась и где была назна­ченной старостой, – куратор курса, молодой, спортивного вида энергичный парень, приставленный к студенчеству от директивных и партийных орга­нов, тоже ходил на прием к ректору и потом улаживал дела молодой аспирант­ки с заведующей аспирантурой. Так сказать, традиционная, рутинная процедура.
Генриетта Ивановна оказалась гибкой и мобильной натурой, потому и с аспирантурой, а потом и с руководителем своего деликатного предмета – научным атеизмом – у нее все обошлось благополучно. Она даже выучила язы­ки – английский и ставший нынче модным немецкий. Были ведь в ее тех­ническом вузе, где она преподавала после аспирантуры, студенты-иностранцы, и их тоже надо было контролировать. Кстати, тот самый спортивного вида мордово­рот, который помогал ей с аспирантурой и быстрой карьерой, оказался потом ее мужем. Но к этому времени он стал уже весьма солидным и энергичным майором, ну а сама Генриетта Ивановна возглавила партбюро кафедры об­щественных наук и не собиралась на этом останавливаться. Но тут разра­зилась перестройка.
Наука, как известно, лучше чем тьма и помогает во всех случаях жизни. Научное мировоззрение позволяет быстро ориентироваться в раз­личных социальных сферах жизни, да и вообще ориентироваться. Как мно­го значит осмыслить происходящее и во время примкнуть к побеждающему лагерю. Далеко простираешь ты руки свои, наука! В конце концов каж­дая специальность дает некий всегда и во всех условиях могущий сос­лужить службу корпус знаний. Ничего не изучаем мы без пользы! Вот так и наша Генриетта Ивановна, вернее её семья. Бывший мордоворот осознал чудовищную роль органов в жизни народа, покаялся, и теперь его не следует кликать мордоворотом, а следует вежливо называется Константином Федоровичем. Константин Федорович, привыкший всегда есть хлеб исключительно ситный и помазанный сливочным маслом, вдруг вовремя вспомнил, что он крещеный русский человек, да еще вроде бы внук или правнук расстрелянного советской властью священника. А Генриетта Ивановна обнаружила, что для будущего гораздо выгоднее перестать читать студентам основы атеизма, а сосредоточиться на под­готовке мужа к принятию сана священника. Для образо­вания новых общественных сил требовались свои новые кадры так почему же противиться объективному процессу! В основе зна­ний лежали определенные тексты, итоги неких озарений и заблуждений, но лишь от Генриетты Ивановны зависело как их интерпретировать. Она интерпрети­ровала их как надо, и Константин Федорович, в свое молодое время закончивший специальную академию КГБ, учившую в прикладном плане, мно­гому из того, что учат в какой-нибудь семинарии или духовной ака­демии, стал священником. Всё зависит от того, как интерпретировать!
Когда Константин Федорович получил приход в Подмосковье, в одном из поселков, где жила московская элита, – кстати, здесь по­падались и лица, которых Константин Федорович обслуживал – и за которыми наблюдал в своей прежней жизни – Генриетта Ивановна рассталась с институтом и сосре­доточилась на делах прихода. А дальше всё ясно: терпеливый и усид­чивый аспирант, как говорилось о ней промеж ее же товарищей хлестко, но справедливо, – "всё жопой высидит", –энергичный и целеустремлен­ный преподаватель, принципиальный и одновременно гибкий парторг, всегда ухватывающий дух и суть времени, упорный репетитор своего мужа по знаниям Священного Писания, – а почему она не должна была стать образцовой матушкой? Почему она не должна была стать образцовой попадьей, замеча­тельной радетельницей за бедных, принципиальной проповедницей нравственности, главной советчицей и обездоленных, и богатых? Образо­вание – советское образование, как известно, лучшее в мире – давало ей широкий диапазон интеллектуальных возможностей. Она как бы даже прославилась среди других матушек. Были некоторые матушки из Москвы, которые заканчивали Бауманское училище, театральную школу при МХАТе имени Чехова, были математички, химички, писатель­ницы, закончившие Литературный институт имени Горького, но такой, чтобы и писание знали – от зубов отскакивало и даже говорили на двух иностранных языках, таких в епархии кроме Генриетты Ивановны не было. Редко попадались и такие, чтобы быстро и по команде отданной вышестоящим иерархом, нари­совали картину происходящей действительности, которую этих матушек приставили наблюдать. Понятно ли теперь – каким образом матушка Генриетта ока­залась на берегу лучезарного Красного моря?
Ах, как ей все там понравилось. Вечно солнечная Хургада – нитка жемчуга, оброненная на берегу моря – каждая такая жемчужинка это ка­кой-нибудь знаменитый отель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44