Сейчас герцога больше всего заботила княжна Милица, и, спускаясь к каюте Великого князя, он обдумывал, каким образом убедить ее пренебречь совершенно неуместной здесь гордостью.
Когда он подошел к каюте, Доукинс как раз выходил оттуда с подносом.
Он уступил дорогу герцогу, и тот вошел в каюту со словами:
— Надеюсь, ваше императорское высочество позволит мне навестить вас?
Великий князь, полулежавший в постели, опираясь на подушки, улыбнулся ему в ответ.
Княжна, сидевшая у кровати, встала и герцог не только не заметил приветствия в ее глазах, но столкнулся с прежним отчуждением на ее лице.
В него прокралось незнакомое доселе осознание того, что на свете может существовать женщина, способная его ненавидеть.
Он привык лишь к восхищенным взглядам женщин, которые стремились привлечь к себе его внимание.
Теперь же его будто окатили холодной водой, и он встретился с чем-то непонятным.
Он подошел к кровати.
— Надеюсь, ваше императорское высочество чувствует себя лучше.
— Я не могу выразить словами, какое это наслаждение, — ответил Великий князь, — спать на полотняных простынях и на удобном матрасе.
Герцог сел на стул, с которого только что встала княжна.
— Нечто подобное я испытал во время войны, — сказал он, — хотя мои переживания не были столь болезненными, как ваши. Тогда я понял, как мне не хватало тех мелочей жизни, которые я считал само собой разумеющимися, пока неожиданно не был их лишен.
Великий князь улыбнулся, и герцог обернулся к княжне:
— Надеюсь, ваша светлость, у вас есть все, что вам требуется?
— Все, — ответила она тихим голосом.
Герцог смотрел на ее ветхое платье, о котором рассказывала Нэнси. Оно было изношено до дыр, штопано-перештопанного, некогда темно-синий цвет стал каким-то тускло-серым.
Платье было незатейливое, с белым воротничком, доходило до самых пят, а талию охватывал широкий пояс.
Герцог вдруг понял, что платье было сшито для очень юной леди, ведь княжне исполнилось всего тринадцать лет, когда началась революция.
Один из князей упомянул, что она была всего лишь на год старше царевича, а значит, теперь ей двадцатью лет.
В течение шести горестных лет, вместо того чтобы радоваться юности и учиться, а затем стать дебютанткой в высшем свете, ей пришлось бороться за существование.
Она встала по другую сторону кровати, и, глядя на нее, герцог понимал, что Гарри был прав, назвав ее прекрасной.
В княжне не было ничего конфетно-кукольного, ничего розово-белого, золотого и голубого, что придавало Долли очарование английской розы.
Княжна отличалась вечной и неувядающей классической красотой, которую древние греки пытались воплотить в статуях богинь.
Лицо у нее осунулось, скулы под кожей заострились, и тем не менее высокий лоб и огромные глаза придавали ей некую мистическую, необычную красоту, которую герцог никогда раньше не видел.
Его поразила ее ярко-красная шаль, накинутая на невзрачное платье.
Он вспомнил слова Нэнси о том, что княжна хотела оставаться в своей одежде, поэтому удивился шали, выглядевшей довольно новой.
Так, чтобы не заметила княжна, он вгляделся получше и понял, что это была не шаль, а одна из скатертей, покрывавших столики в салоне.
Он решил, что, видимо, Доукинс предложил ей скатерть и она взяла, чтобы согреться от холода, поскольку скатерть не была личной вещью кого-либо.
— Скажите мне, что происходит в Англии? — спросил Великий князь.
Еще одному гостю герцога не терпелось узнать о новостях в мире, от которого он был оторван.
Он рассказал о многом, что интересовало его императорское высочество.
Герцог все еще говорил, когда заметил, как закрылись глаза старого и уставшего Великого князя и тот заснул.
Княжна сидела в дальнем углу каюты на стуле с прямой спинкой, и во время беседы с ее отцом герцог постоянно ощущал исходящие от нее флюиды неприязни и враждебности, точно так же, когда они ехали в экипаже к князьям.
Он ни разу не обернулся в ее сторону, но постоянно ощущал ее физическую близость.
Он поднялся со стула, и княжна быстро подошла к Кровати, приложив пальцы к своим губам в знак молчания, боясь, что он разбудит отца.
Она подтянула атласное покрывало на руки заснувшего отца, и герцог понял, что, несмотря на тепло в каюте, Великому князю из-за сильного истощения было зябко.
Герцог прошел к двери и специально задержался у порога, ожидая, что княжна повернется посмотреть, почему он не уходит.
Когда она взглянула на него, он поманил ее рукой.
По ней было видно, что ей не хочется подчиниться его зову.
Герцог открыл дверь и снова поманил ее, и она нехотя последовала за ним в коридор.
— Я хочу поговорить с вами, — сказал герцог.
— Я не могу оставить моего… отца.
Герцог ждал такого ответа и, заметив Доукинса в пустой соседней каюте, дверь в которую была открыта, тихо сказал ему:
— Побудьте с его императорским высочеством, Доукинс, пока не возвратится ее светлость.
— Хорошо, ваша светлость.
Княжна не могла больше противиться, и герцог двинулся вперед к своей каюте, зная, что она неохотно следует за ним.
Войдя в кабинет, он подумал, вспоминает ли она сейчас, как они встретились здесь впервые, когда она принесла письмо от князя Ивана и настояла на личной встрече с ним, несмотря на все усилия Стивенса помешать ее вторжению.
Герцог указал на одно из комфортабельных кресел.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил он.
Княжна повиновалась и присела, прямо держа спину и сложив руки на коленях.
Темно-каштановые волосы княжны были собраны на затылке в пучок.
Прическа была немодной и разительно отличалась от взбитых локонов, украшавших головку Долли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44