В настоящее время герцогу Бакминстерскому выпала лишь участь быть современником правительства, оказавшегося в руках недалеких политиков и в котором не было места для герцога с его умом и заслугами.
Так что герцогу ничего не оставалось, как вновь погрузиться в жизнь светского общества, в центре внимания которого он был до 1914 года. Он вновь стал устраивать приемы, вечера и балы с той же пышностью, в те же сезоны и по тем же поводам, в духе прежних обычаев, унаследованных вместе со своим титулом в возрасте двадцати одного года.
Перемены в послевоенные годы коснулись только женщин.
Он искал новых увлечений, поскольку прежние его пассии теперь постарели.
Тридцатипятилетний герцог обнаружил, что ему наскучили смазливые барышни, их звонкие, как колокольчики, голоса, их болтовня — ничто не тешило его тщеславия и казалось однообразным.
Женщин привлекал в нем не только его титул.
Более шести футов ростом, красивый, широкоплечий, герцог, по мнению друзей, был бы неотразим и без своего высокого сана.
Однако богатство и знатное происхождение обеспечили ему лидирующее положение в лондонском свете, а его имя не сходило из газетных светских хроник.
Естественно, что Круг Бакминстера — как называли фешенебельное общество герцога — пробуждал огромный интерес у тех, кто с нетерпением следил за популярными газетами, чтобы почерпнуть там сведения о высшем свете.
Как говорил лорд Нортклиф своим издателям, «пусть в газете будет побольше имен, и чем они аристократичнее, тем лучше!»
Посему не проходило почти и дня, чтобы имя герцога Бакминстерского не появлялось в прессе, а его фото — хотя бы в одном из журналов.
Гарри Нантон видел, как заметнее становятся на его лице появившиеся еще до войны морщины, на которых явственнее проступала тень сарказма.
В голосе герцога тоже все чаще слышались сухие, насмешливые нотки, ставшие почти постоянной его интонацией. Гарри печалило еще и то, что в серых глазах герцога уже не было той искренней живости, какой светился его взгляд во время войны.
Гарри Нантон на три года был старше герцога, и в течение всех четырех военных лет почти никогда с ним не разлучался.
Они переносили вместе тяготы войны, тревоги и опасности испытывали одинаковое чувство ужаса при виде жестокостей германцев по отношению к их пленным товарищам. Турки также не щадили своих врагов, что не удивляло его. Поскольку они оба с отвращением относились к безжалостному обращению с пленными, Гарри был удивлен, что герцог согласился посетить Константинополь, ведь связанные с Турцией неприятные впечатления были еще свежи в их памяти.
Но Долли захотела, чтобы яхта герцога зашла в Мраморное море и доставила их в эту столицу, которую называли Жемчужиной Востока.
Гарри никогда не посещал Константинополь и был совершенно уверен, что город не оправдает своей славы. Долли же оказалась непреклонна, и поскольку герцог все еще находил ее очаровательной (хотя Гарри казалось, что он начинает немного охладевать к ней), уступил ее настояниям.
— Я хочу побывать в Константинополе, — откровенно признавалась она, — чтобы попытаться купить там великолепные русские собольи меха или шикарные украшения. Я слышала, что их продают на базарах те, кому удалось убежать от большевиков.
Она, конечно? надеялась, что герцог купит ей все, что она захочет. Гарри знал цену украшениям, которые герцог уже подарил ей, и иронично спросил:
— Все еще коллекционируешь, Долли? А я думал, что ты уже с лихвой обеспечена украшениями.
Она не обиделась его наглому тону и рассмеялась.
— Какая женщина скажет, что у нее уже достаточно украшений? — спросила она. — Ты же знаешь. Бак может позволить мне это.
Гарри не стал бы спорить, что драгоценности ей идут.
Долли была блистательна, ее красота пришлась бы по вкусу модернистам и имела мало общего с величественными красавицами, подобными Юноне.
Долли с ее пушистыми белокурыми волосами, большими голубыми глазами и розовато-белой кожей воплощала собой ту красавицу, о которой грезили в окопах мужчины, молившиеся о том, чтобы выжить и встретить такую женщину.
Природная веселость Долли придавала ее словам и поступкам шарм милой шутки.
У нее были изящные ножки танцовщицы и тонкая стройная фигурка. Долли олицетворяла собой женственность во всем и могла заставить мужчину заплатить больше и больше за свою благосклонность. Она была уверена, хотя и не высказывала этого, что мужчины способны оценить по достоинству лишь то, что дорого и труднодоступно.
Ее амбициозная матушка устроила дочери блестящее замужество в восемнадцать лет, и, став графиней Чатхэм, Долли в двадцать четыре года главенствовала в кругу респектабельных молодых замужних женщин, украшавших ночные клубы Лондона и Парижа.
Когда она привлекла к себе внимание герцога Бакминстерского, то этот ее триумф стал объектом восхищения и зависти среди английской знати. Вдовы, сохранившие еще какие-то понятия о благопристойности, укоризненно покачивали головами.
«Долли Чатхэм и Бакминстер, — неодобрительно говорили они друг другу. — Ничего хорошего из этого не получится!»
Через полгода они задавались вопросом, а что думает Роберт, позволяя своей жене быть объектом таких скандальных пересудов.
Графа же, казалось, это не особенно интересовало.
Похоже, что его, как и герцога, одолевала скука мирного времени, да и постоянно сопровождать красавицу жену на званые ужины и в ночные клубы, где она неизменно танцевала с другими мужчинами, не очень-то ему было по душе.
Лишившись возможности сражаться с германцами, он отправился в Африку охотиться на крупную дичь, и если он и знал о бесконечных сплетнях о его жене и герцоге, то не придавал этому особого значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44