Администрация университета заверяла,
что деньги пойдут на улучшение студенческого быта и зарплату профессорам. На
самом деле, по словам студенток, львиная доля денег осела в карманах мафии.
Профессора получают всего по пять фунтов в месяц. В общежитии нет никакой охраны:
драки, вымогательства, угрозы, половое насилие - со всем этим студентки сталкиваются каждодневно. На
улице мороз, отопление не работает, а жильцам выдают всего по одному одеялу.
(Я даже вздрогнул, дойдя до этого места. Привычные к холоду в домах юные
англичанки готовы были, пожалуй, стерпеть неработающее отопление в зимнем
Воронеже, но вот одно одеяло - это уже было прямое оскорбление, посягательство на
личные права. Везде, где я ни оказывался в Англии, мне предлагали не меньше
двух одеял.) Туалеты, кухни, душевые общежития - все это, как деликатно выражалась солидна
газета, сопряжено с риском для здоровья. Далее шли цитаты из жалобы: На
прошлой неделе случилась вспышка дезинтерии... Пол туалета, покрытый экскрементами, неделями
никто не убирает... Студентки знали, что едут не в Париж и не в Милан, и
заранее были готовы к трудностям. Англичане и даже нежные англичанки вообще
всегда, по-моему, готовы к трудностям, однако им хотелось бы понимать под
этим словом нечто более рациональное, чем то, что можно встретить в России,
- нечто такое, что, по идее, все-таки преодолимо. Даже их новые русские
друзья, писали девушки, свидетельствуют, что так ужасно в общежитии еще
никогда не было. Только солидарность с этими студентами удерживала англичанок от
того, чтобы немедленно все бросить и вернуться домой. Они надеялись довести
общую борьбу с русской мафией до победного конца: ведь у них несколько больше
возможностей и прав, чем у самих русских, находящихся внутри системы...

Дальше шла дипломатия. Врач британского посольства в
Москве обследовал общежитие. Представитель посольства заявил, что оснований дл
жалоб больше чем достаточно. Администрацию университета уведомили, что
в феврале возможен повторный визит врача. (И дату назвали! Как я узнавал за
всем этим уже знакомый мне почерк английского чиновника, чрезвычайно пунктуального и
снисходительно-бесстрастного, возвышающегося посреди бурь и отчаянных воплей
как скала.) Администрация же, в свою очередь, заверила посольство, что
намерена в ближайшем будущем направить значительные средства на улучшение студенческого быта.

Я-то читал это не как английский обыватель. Я
оставался внутри системы, знал действующих лиц и мог со стопроцентной уверенностью прогнозировать события.
И когда я добрался до конца статьи, меня просто трясло. Мне хотелось целовать руки
отважным наивным девушкам и гнать поганой метлой сытых, ироничных британских бюрократов...

Оторвавшись наконец от газеты, я поразился необыкновенной тишине
в комнате. Днем рама одного из окон бывала у меня обычно приподнята; с
прилегающих к колледжу улиц постоянно доносились привычные звуки города, изредка
возмущаемые резким воем полицейских сирен. В то утро было особенно шумно:
гомонили рабочие, зачем-то огораживая газон белым шелковым шнуром; суетились пожилые
привратники, надевшие ради торжества свои ордена; взволнованно переговаривались облаченные в
мантии преподаватели, собираясь для торжественной церемонии; прошел в часовню в
сопровождении наставников строй мальчиков в ало-белых ризах- церковный хор...
Чужая, далекая от меня жизнь. Я не судил чувства верноподданных британцев, но
и не мог их разделять... Внезапно наступившая тишина подавляла, как перед
грозой. Я подошел к окну. В ворота въехал желтый полицейский на желтом
мотоцикле. Он остановился в дальнем углу двора. За ним показался большой
старомодный черный автомобиль с британским флагом на капоте, подъехавший прямо
к парадному крыльцу, где столпились встречавшие во главе с деканом колледжа.
На почтительном расстоянии этот автомобиль сопровождали еще три машины; одна
из них встала прямо под моим окном, из нее вышел человек в штатском, с
портативным радиотелефоном, и принялся внимательно оглядывать двор. Издали мне
трудно было разглядеть, что происходило на крыльце, когда королева вышла
из машины. Из боковой калитки во двор вдруг хлынул народ - городские зеваки,
ожидавшие приезда королевы на улице: дамы в шляпках, мужчины при галстуках... Они
перемешались на газоне со студентами и персоналом колледжа. Ровный изумрудный ковер,
на который в обычные дни никто не смел ступить, в один миг превратился в
бурое месиво. Люди выстроились со стороны газона вдоль шнура - только теперь
я догадался о его назначении, - и королева начала свой обход. Каждому она
подавала руку и говорила с улыбкой какие-то фразы. Я не слышал слов, но
мог хорошо ее разглядеть. Она была на этот раз в белом костюме и белой
круглой шляпке, с традиционным букетом. Лицо умное и приветливое: ни следа
официальности, ни тени фальши. Она казалась матерью, опечаленной большим
горем и находящей единственное утешение в любви к своим детям - всем тем,
кто был сейчас перед ней. Люди на газоне улыбались не слышным мне приветственным словам,
время от времени раздавались всплески аплодисментов. Я вспомнил, как в
разговоре с вами назвал ее однажды простоватой, а вы с несвойственным вам
раздражением возразили: Это премьеры у нас простоватые, они приходят и
уходят, ничего не умея сделать, а ей достается расхлебывать... Теперь
я видел ее простой, но не простушкой.
Я
наполовину свесился из окна. Никто внизу не обращал на меня внимания -
ни толпа, занятая королевой, ни желтый полицейский, ни тот, что стоял подо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62