А Нед, где бы он ни был, – в кухне, в конюшне или в любом другом месте (или предполагалось, что был в те часы, когда мог понадобиться бабушке) – отзывался на зов не так уж часто. Вернее сказать, его почти никогда не было в пределах досягаемости человеческого голоса, исходившего из бабушкиного дома, так как один из этих голосов принадлежал его жене. Вот мы и дошли до Неда. Он был дедушкиным кучером. Его жена (тогдашняя, он сменил четырех жен), Дельфина, служила у бабушки в кухарках. В те времена только мама считала его «дядюшкой» Недом. То есть только она настаивала, чтобы мы, дети, или хотя бы трое из нас, поскольку Александр еще не умел называть никого и никак, называли его дядюшкой. Остальных не волновало, как мы его называем, даже бабушку, хотя она тоже была из Маккаслинов, и, уж конечно, не волновало самого Неда – он еще не заработал такого титула даже летами, они еще не начали серебрить, не говорю – белить венчик волос вокруг его лысины (он так никогда и не побелел – я имею в виду венчик; не побелел и даже не засеребрился. Нед прожил на свете семьдесят четыре года, и никаких перемен в нем за это время не обнаружилось, не считая перемены четырех жен), и, подозреваю, вовсе и не стремился, чтобы его звали дядюшкой; так что настаивала на этом одна мама, хотя, с точки зрения Маккаслинов, она даже родственницей нам не приходилась. Тогда как он – Нед – был настоящий Маккаслин, поскольку родился в 1860 году на заднем дворе Маккаслиновой усадьбы. Он являл собой наш семейный позор, и мы все по очереди получали его в наследство вкупе с преданием (никто с таким усердием не распространял его, как сам Нед), будто его мать была незаконной дочерью самого старика Люция Карозерса и рабыни-негритянки; Нед ни на секунду не позволял нам забыть, что только он, да еще твой дядюшка Айзек – родные внуки достопочтенного основателя рода, а мы, обесчещенные Эдмондсами и Пристами, пусть даже трое из нас – ты, я и мой дед – были названы в честь этого патриарха, все равно мы только дальние родственники и прихлебалы.
Так что когда Бун с мистером Уордвином вернулись на машине, каретный сарай был уже готов ее принять: новый настил, новые ворота, новехонький висячий замок – дед не выпускал его из рук, медленно обходя машину и вглядываясь в нее не менее внимательно, чем осматривал бы плуг, или жатку, или фургон (или посетителя, если уж на то пошло), под который или которую возможный клиент просит в его банке заем. Потом он сделал Буну знак загнать ее в гараж (о да, мы уже знали тогда, как называется автомобильный сарай, знали даже в 1904 году, даже в штате Миссисипи).
– Что? – спросил Бун.
– Загони ее туда, – сказал дед.
– Вы и пробовать ее не станете? – спросил Бун.
– Нет, – сказал дед. Бун загнал ее в гараж и (на этот раз уже один) вышел оттуда. Сперва на его лице было недоумение, потом – негодование, недоверие к собственной догадке, подобие ужаса. – А ключ где? – спросил дед.
– Что? – спросил Бун.
– Болт. Винт. Крюк. Чем ее заводят. – Бун медленно вытащил что-то из кармана и протянул деду. – Закрой ворота, – сказал дед, подошел к ним, собственноручно повернул ключ в висячем замке и этот ключ тоже положил в карман. Теперь Бун вел сражение с собой. Близился взрыв, положение было отчаянное. Мы – я, мистер Уордвин, бабушка, Нед, Дельфина, все белые и все черные, кому случилось быть на улице, когда подъехала машина, – следили, как он одерживает победу в этой битве или, вернее, в этой первой стычке пикетов.
– Я вернусь после обеда, тогда мисс Сара (моя бабушка) и попробует ее. В час или около того. Могу и раньше, если это поздно.
– Нужно будет – позвоню в конюшню, – сказал дед. Потому что битва завязалась настоящая, не просто столкновение передовых отрядов. Победа или поражение – иного исхода не было дано; тут все играло роль – тылы и топография, умение отвлечь противника и отбить атаку, обмануть, а главное – умение выжидать, заранее все предвидеть. Так оно длилось три дня до субботы. Бун вернулся в конюшню; после полудня он упорно болтался поблизости от телефона, но не навязчиво, не назойливо, не подавая виду, даже делал свое дело, или всем казалось, что делал, пока отец не обнаружил, что Бун собственной властью отрядил Ластера с коляской встречать дневной поезд, который прибывал (если не опаздывал) в то самое время, в ту самую минуту, когда дед выходил из банка и направлялся домой. Но хотя сражение все еще шло с переменным успехом и нуждалось, более того, требовало неусыпного внимания, бдительности, хотя еще не вступило в стадию, когда можно положиться на одну силу инерции, Бун держался по-прежнему уверенно, по-прежнему не сдавал позиций. – Ну да, я послал Ластера. Город видите как растет, не сегодня-завтра придется нам по две коляски в день высылать к поездам, так что я давно уже готовлю Ластера во вторые кучера. Будьте спокойны, я за ним присматриваю.
Но телефонного звонка не было. К шести часам даже Бун признавал – сегодня и не будет. И все же битва продолжалась, еще ничего не было потеряно, под прикрытием темноты он мог даже немного перестроить свои войска. На следующее утро около десяти, словно вдруг что-то вспомнив, он – то есть мы зашли в банк.
– Дайте-ка мне ключи, – сказал он деду. – Под ней уже пылища и грязища со всего Миссипи, да и со всего Теннесси в придачу. Шланг я возьму в конюшне, если Нед задевал куда-нибудь ваш.
Дед смотрел на Буна, смотрел внимательно и спокойно, точно Бун и впрямь привез фургон или сенокосилку и просит под залог в его банке пятнадцать долларов.
– Незачем разводить сырость в каретнике, – сказал дед. Но Бун был достойный противник, не менее хладнокровный, не хуже, даже еще лучше владеющий собой, и в запасе, в распоряжении у него было даже еще больше времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98