– Два доллара? – сказал Нед. – Выгодней хлопка, пожалуй. Вот она, его ферма, а он сидит себе в холодке и пальцем не шевельнет. Эх, подарил бы мне Хозяин вот такую хорошую проезжую грязищу!
– Ну-ну, – сказал Бун. – Сейчас поучишься, как ее обрабатывать. – Он отдал Неду лебедку и проволоку. – Иди к той иве, видишь, к высокой, и укрепи как следует. – Нед размотал веревку и отнес головной блок к дереву. Я снял штаны, и разулся, и влез в грязь. Она была приятная, прохладная. Может, и Буну было приятно. Может, ему – да и Неду тоже – просто стало легче, свободнее, что уже не надо тратить время на старания не извозиться в грязи. Во всяком случае, с этой минуты он уже начисто игнорировал грязь и, сидя в ней на корточках, монотонно и непрерывно повторяя: – Сучий сын! – прикручивал проволоку к передку машины и делал петлю, чтобы прицепить потом блок. – А ты, – сказал он мне, – бери вон там валежник и тащи сюда, – и потом, словно бы опять прочитав мои мысли: – Не знаю, откуда он тут взялся. Может, сучий сын сам его сюда и подкидывает, чтобы люди еще больше восчувствовали, в каком они перед ним долгу.
И я подтащил валежник – ветки, целые кусты – прямо к машине и положил в грязь, а Бун с Недом выбрали слабину, и мы с Недом взялись за веревку, а Бун со своей драгоценной жердиной стал позади машины.
– Разве у вас работа, – сказал он. – Только перебирать руками, да подтягивать, когда я нажимаю. Ну, ладно. Начали.
В этом было что-то призрачное. Не кошмарное, а именно призрачное: безмятежная, неподвижная, замкнутая в себе, дремучая, почти первозданная гуща ила и тины, и тропические заросли, и зной, и тут же безмятежно били копытами и отгоняли хвостами мириады бесконечно малых, незримых жизней, составлявших тот воздух, который наполнял наши легкие и окружал нас, эти самые мулы, не то что не чужеродные, но как-то поразительно уместные здесь, потому что, будучи биологическим тупиком, они, еще не успев родиться, были уже обречены на вырождение; автомобиль – дорогая бесполезная механическая игрушка, равная по силе и мощности десяткам лошадей, но беспомощная, пи на что не годная в ребячески слабых тисках тонкого слоя двух заключивших временный союз мирных и податливых стихий – воды и земли, с которыми, сами того не ведая, сочетались бесчисленные поколения наислабейших из неделимых единиц и целостностей, несущих в себе движение и рожденных на свет древними немеханическими способами; мы трое, три двуногих, одинаковых, неузнаваемых теперь существа цвета грязи, вступившие с этими стихиями в смертельную схватку, причем успех – если и был успех – измерялся мучительными, подобными движению ледника дюймами. А тем временем на крытой веранде, откинувшись на плетеном стуле, мужчина смотрел, как мы с Недом сражались за каждый дюйм веревки, уже такой скользкой от грязи, что ее было не удержать в руках, а Бун, стоя позади машины, боролся как демон, и с титанической силой нажимал на жердину, и поднимал автомобиль, и поддавал вперед, и один раз он даже бросил, откинул жердь и, наклонившись, руками приподнял его и фута два катил перед собой, как обыкновенную тележку. Такого человек выдержать не может. И не должен. Я, наконец, так и сказал. Перестал тянуть и, задыхаясь, сказал:
– Нет. Ничего у нас не выйдет. Не может выйти. – И Бун умирающим голосом, слабым и нежным, как любовный шепот:
– Тогда убирайся с дороги или я наеду на тебя.
– Нет, – сказал я. Погружаясь в грязь, скользя, я заковылял к нему. – Нет, – сказал я. – Ты надорвешься.
– Я не устал, – сказал Бун все тем же негромким бесцветным голосом. – Я только сейчас и взялся как следует. А вы с Недом передохните малость. Но пока ты собираешься с силами, не хочешь ли подтащить еще валежника?
– Нет, – сказал я, – нет! Вот он как раз едет. Хочешь, чтобы он стоял тут и смотрел? – Потому что теперь мы не только видели его, но и слышали, – мулы, хлюпая и чавкая копытами, аккуратно пробирались краем лужи, цепи как-то музыкально позвякивали, мужчина, верхом на одном муле, вел другого, привесив связанные шнурками башмаки к одному из гужей, уравновесив и держа перед собой дышло, как на старинных картинах держат ружья охотники на буйволов – поджарый мужчина, куда старше, чем нам – мне по крайней мере – показалось сначала.
– Доброе утречко, ребята, – сказал он. – Похоже, вы уже готовы для меня. Как дела, джефферсонец? – сказал он Буну. – Похоже, прошлым летом ты все-таки перебрался.
– Похоже на то, – сказал Бун. Во мгновение ока он совершенно преобразился, как перевернутая страница: игрок в покер, который только что увидел, что партнер напротив получил вторую двойку. – Мы и сейчас перебрались бы, если бы вы, местные, не разводили тут такую грязищу.
– А ты на нас не обижайся, – сказал мужчина. – В наших местах лучшие урожаи как раз вот эта грязь и дает.
– По два доллара с лужи – уж наверняка не больше, – сказал Нед. Прищурившись, мужчина взглянул на него.
– Тебе лучше знать, – сказал он. – На вот, возьми дышло. Сразу видать, ты не спутаешь, где у мула перед, а где зад.
– Слазь и сам запрягай, – сказал Бун. – Не затем мы тебе два доллара платим, чтобы ты нам знатока разыгрывал. В прошлом году ты сам все делал.
– Так то было в прошлом году, – сказал мужчина. – Я все нутро надорвал, ревматизм нажил, бултыхаясь в воде и прицепляя к дышлу эти ваши штуковины. Если так плевать на здоровье, то и обезножеть можно. – И он пальцем не пошевелил, просто подвел мулов поближе, повернул их и поставил рядом, меж тем как Бун с Недом пристегивали постромки к валькам, а потом Бун, сидя на четвереньках в грязи, прицеплял машину к дышлу.
– Как тебе удобнее, чтобы я ее прицепил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98