И арланы, и обры, и люди несли в себе одинаковый груз инстинктов, помогавших найти точки соприкосновения — несмотря на несхожесть облика, все были созданы по одному образцу.
— Ты пойми, — восхищенный увиденным, не мог успокоиться Малинин, — мы все коллективные животные, в нас во всех заложен инстинкт власти и, конечно, инстинкт подчинения. Они друг без друга не существуют. Как без них не может прожить племя, род. Вождь всегда сакрален, его положение священно. А вот ближних мы до смертоубийства готовы испытывать на предмет силы-слабости. И отсюда распри между соседями. То, что мы созданы по образу и подобию Бога-Императора, — продолжал рассуждать Валентин, — знают все. Достаточно слабого толчка, чтобы инстинктивное знание выросло в иерархию. Ты — зримый пример. Ты — олицетворение воли Бога-Отца. Доказав всем свою близость к Богу, ты в каждом включил инстинкт подчинения. И обожания. И даже собачьей преданности, если хочешь. Но любят и почитают не одного тебя — эти чувства наши новые союзники переносят на людей вообще, потому что ты — человек. И обры, и арланы теперь готовы умереть ради нас. Но какая ответственность, Боже мой! — восклицал философ и уходил, оставляя Сергея одного.
Волков же эти дни, истратив огромную часть сил, не мог ни думать, ни чувствовать, ни сопереживать. Что бы он ни делал — выходило, как ждали, что бы ни говорил — оказывается, это и хотели услышать.
— Вашего товарища несет к славе, как вешней водой, — говорил как-то Доброслав Исаеву. Они Волкова просто не видели, остановились за его юртой и не учли, что материя, хоть и толстая, хорошо пропускает звуки, — типичная ошибка человека, привыкшего жить в крепком бревенчатом доме.
Исаев ответил не сразу, и слова его прозвучали неожиданно для Сергея:
— Нет, воевода Доброслав, его несет не к славе. Не слава его ждет, а печаль.
— Я тебя не понимаю, Кирилл.
— Нет тут ничего сложного. Вот возьмем тебя, воевода. Ты хочешь погреметь мечами и возродить славу людей в этом мире. И ты, конечно, преуспеешь. Когда будешь умирать, умрешь спокойно, с сознанием выполненного дела.
— Еще много трудов и битв… — начал было Доброслав, но Исаев его перебил:
— Будет, будет. Ты уж поверь. Теперь возьмем меня— я вечный разрушитель. Мне не нравится система Бога-Императора потому, что она несовершенна. Но совершенен лишь бриллиант, вернее кристалл алмаза. Поэтому я вечно буду недоволен. В этом и есть мое счастье. А Сергей стремится к любви. Его невозможная далекая цель — простые человеческие чувства. А его вынесло к власти. Вместо мужской дружбы, в память о которой он и влез в это дерьмо, вместо любви к женщине (нашел кого полюбить — Ланскую, светскую львицу) его путь выводит к власти. Власть — всегда одиночество! Ты ведь, Доброслав, понимаешь меня. Вождь отвечает за многих, значит, готов в любой момент принести в жертву кого-то из них. Ведь и в бой посылаешь своих. Хуже всего то, что жертвовать приходится самыми близкими. Так было и так будет.
— Теперь я начинаю тебя понимать, — задумчиво сказал воевода, — но ведь…
— То-то и оно, что такого человека, как наш Сергей, власть не может удовлетворить. Не знаю почему, ведь это сильнейший инстинкт, перед которым склоняются все, кроме пресыщенных этой же властью. Да и то очень редко.
— Ты так думаешь?..
— Я это знаю.
Волков лежал на коврах среди подушек, разложенных повсюду для его удобства, и лениво смотрел в открытый вход в юрту. Часть улицы. Синее небо. Свистящий, казалось, на всю вселенную жаворонок. Спешащие по делам кентавры, конные обры, люди… Одна из его служанок, Рона, черненькая, угловатая, по-жеребячьи неловкая, обмахивала его опахалом. Он ее не прогонял, чтобы не обидеть — она была счастлива, а ему не мешало.
Товарищи его за стеной юрты замолчали. Под полог залетела, громко звеня, дикая пчела, нашла поднос с любимой кентаврами амрисой — и затихла, мирно ползая.
Сергею навсегда запомнился этот миг миром, покоем, пчелой, влюбленной Роной и тишиной, тишиной…
Глава 20. ВРАГ РАЗДЕЛИЛСЯ
Объединенное войско продвигалось к замку Бога-Императора. Степь кончилась уже через сотню километров от реки. Страна предгорий, лугов, рощ, холмов, покрытых лесом, пашен, на которых трудились люди и обры.
Сангор, выбранный великим вождем арланов на последнем совещании вождей Великого Курултая, недаром перед выступлением в поход говорил Сергею:
— Мы, арланы, любимцы Бога-Отца. Он, в бесконечной милости своей, не привязал нас к пашне. Копать, сеять и собирать — удел обров и людей. Мы же — вольные птицы. Мы — пастухи, и стада наши неисчислимы.
— Какой у вас скот?
— Всякий. Овцы, коровы, быки, лошади, лорки, даже тарканы. Мы воины и скотоводы. А эти — земледельцы. Мы с ними ведем торг.
Лето цвело полной силой трав. Скоту хватало сочных пастбищ, обильных ручьев. Вода здесь была удивительно сладкой. Чистые ключи выбивались из-под горных отрогов и, радуясь освобождению от каменного гнета, шипели, искрились при встрече с солнцем.
Южный ветер приносил запахи, не знакомые людям, но узнаваемые обрами и арланами. Время, в котором они жили, как ветер, волновало сердца.
И обры, и арланы знали дорогу, так что заблудиться никто не боялся.
Все чаще встречались пашни. Сначала клочками, с плохонькими хижинами-домишками, которые хозяевам в случае опасности не жалко было бросить. И бросали — опасаясь невиданной массы войск. К тридцати тысячам сколотов и обров присоединилось еще пятьдесят тысяч арланов. Обозом гнали скот — ежедневную пищу, дополнительно пополняли запасы и по пути у местных — война. Однако не разоряли. Стоило хозяину — обру или человеку — возмутиться количеством взятого, отдавали не торгуясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120