Мегрэ не видел ее лица. Закрыв дверь, он несколько секунд стоял неподвижно, не зная, куда деть свою мокрую шляпу, свое толстое пальто.
Наконец он услышал подавленный плач. Но Мария Питере все еще прятала голову под одеяло и лежала лицом к стене.
— Успокойтесь! — машинально прошептал он. — Ваша сестра Анна, наверное, сказала вам, что я скорее ваш друг…
Но это не успокоило девушку. Напротив! Ее тело сотрясалось теперь в настоящих рыданиях.
— Что сказал доктор? Долго ли вам придется пролежать в постели?
Было неловко разговаривать с невидимой собеседницей. Тем более что Мегрэ даже не был с нею знаком!
Рыдания утихали. К ней, должно быть, вернулось самообладание. Она всхлипывала, и рука ее искала под подушкой носовой платок.
— Почему вы такая нервная? Мать настоятельница сейчас говорила мне столько хорошего о вас!
— Оставьте меня! — умоляюще прошептала она.
В эту минуту постучали в дверь и вошла настоятельница, которая словно ждала подходящего момента, чтобы вмешаться.
— Простите меня! Но я знаю, что наша бедная Мария такая чувствительная…
— Она всегда была такой?
— Это на редкость деликатная натура. Когда она узнала, что ей нельзя будет двигаться из-за этого вывиха и что она целую неделю не сможет преподавать, у нее начался приступ отчаяния… Но покажите нам ваше лицо, Мария…
Девушка решительно покачала головой в знак отрицания.
— Мы, конечно, знаем, — продолжала настоятельница, — в чем люди обвиняют ее семью. Я велела отслужить три обедни, чтобы правда поскорее обнаружилась… Я и сейчас только что молилась за вас, Мария…
Наконец-то она повернулась к ним лицом. Маленькое, худое, бледное личико с красными пятнами от лихорадки и слез.
Она совсем не походила на Анну, скорее — на свою мать, от которой унаследовала тонкие черты, но, к сожалению, такие неправильные, что ее нельзя было назвать хорошенькой. Нос был слишком длинный и острый, рот большой, с тонкими губами.
— Простите меня, — сказала она, вытирая глаза носовым платком. — Я слишком нервная… И мысль о том, что я лежу здесь, в то время как… Вы комиссар Мегрэ?
Вы видели моего брата?
— Я оставил его меньше часа назад у вас дома. В обществе Анны и вашей кузины Маргариты…
— Ну, как он держится?
— Очень спокойно. Верит, что все уладится…
Что это, она опять сейчас примется плакать? Настоятельница подбадривала Марию взглядом. Она была счастлива, что комиссар говорит так спокойно, авторитетно — это могло только благоприятно воздействовать на больную.
— Анна сказала мне, что вы решили постричься в монахини…
Мария снова заплакала. Даже не пыталась скрыть слезы. Она была лишена какого-либо кокетства и не стеснялась показывать им свое мокрое, распухшее от слез лицо.
— Этого решения мы ждали уже давно, — прошептала настоятельница. — Мария больше принадлежит религии, чем миру…
Снова начался приступ отчаяния, раздались рыдания, сотрясавшие ее тощую грудь. Тело по-прежнему металось, руки вцепились в одеяло.
— Видите, ведь я правильно поступила, не пустив сюда того господина, — тихонько сказала настоятельница.
Мегрэ все еще стоял в своем пальто, от которого он казался еще более плотным. Он смотрел на маленькую кровать, на эту несчастную девушку.
— У нее был врач?
— Да… Он сказал, что вывих не опасный. Самое главное — это нервный припадок, начавшийся уже после. Может быть, оставим ее?.. Успокойтесь, Мария… Я пошлю к вам мать Жюльену, она посидит с вами.
В коридоре настоятельница говорила тихо, скользя по натертому паркету.
— Она всегда была не очень здоровой… Этот скандал окончательно расшатал ей нервы, и, конечно, из-за возбуждения она и упала на лестнице… Ей стыдно за брата, за родных… Она несколько раз говорила мне, что после этого наш орден не примет ее в свое лоно… Целыми часами она лежит распростертая, устремив взгляд в потолок, отказываясь от пищи. Потом, без видимой причины, начинается приступ… Ей делают уколы, чтобы подбодрить ее…
Они уже спустились на первый этаж.
— Могу я спросить у вас, что вы думаете об этом деле, господин комиссар?
— Можете, но мне очень трудно будет вам ответить…
По чистой совести могу утверждать, что сам ничего не знаю. Только завтра…
— Вы думаете, завтра?..
— Мне остается, матушка, лишь поблагодарить вас и извиниться за свой визит… Может быть, вы мне позволите позвонить вам, чтобы узнать, как себя чувствует больная?
Наконец он оказался на улице. Вдохнул свежего воздуха, напоенного влагой. Нашел свое такси, стоявшее у тротуара.
— В Живе! — И с наслаждением набил свою трубку, потом улегся в глубине машины.
На повороте, недалеко от Динана, он заметил столб с указателем: «Рошфорские пещеры».
Но не успел прочесть, сколько до них километров.
Только бросил взгляд в темноту поперечной дороги. И представил себе прекрасный воскресный день, набитый туристами поезд, две пары: Жозеф Питере с Жерменой Пьедбёф и Анна с Жераром…
Наверное, было жарко… На обратном пути пассажиры везли, конечно, букеты полевых цветов…
Анна сидела на скамье взволнованная, растерянная.
Быть может, она ловила взгляд человека, изменившего сегодня все ее существо?
А Жерар, очень веселый, разговаривал, отпускал шутки и не способен был понять, что событие, произошедшее в тот день, было важное, почти решающее.
Пытался ли он вновь увидеть ее? Продолжалась ли их связь?
«Нет! — ответил самому себе Мегрэ. — Анна поняла!
Она не строила иллюзий относительно своего приятеля! Уже на следующий день она, должно быть, стала его избегать».
И он воображал, как она хранила свою тайну, как в продолжение нескольких месяцев боялась последствий этих объятий и возненавидела лютой ненавистью мужчин, всех мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30