- Другие планеты и
вправду есть, и на них живут другие люди. Я один из них.
- Но вы... - начал было Инек и тут же умолк.
Кожа на лице незнакомца лопнула и начала сползать в стороны, а под
ней Инек увидел другое лицо, не похожее на человеческое.
И в ту минуту, когда маска сползла с этого другого лица, через все
небо полыхнула огромная молния, тяжелый грохот сотряс землю, а издалека
донесся шум дождя, обрушившегося на холмы, - он все близился и нарастал.

7
Вот так это и началось, думал Инек, больше века назад. Фантазия,
родившаяся у горящего в ночи костра, обернулась реальностью, и теперь
Земля отмечена на всех галактических картах как пересадочная станция для
многочисленных путешественников, добирающихся от звезды до звезды.
Когда-то все они были чужаками, но это давно уже не так. Просто для
Уоллиса такой категории не существовало: в любом обличье и какую бы цель
они ни преследовали - все они для него люди.
Он взглянул на запись от 16 октября 1931 года и быстро ее перечитал.
То, что его интересовало, оказалось в самом конце:
"Улисс сказал, что жители шестой планеты Тубана, возможно, самые
выдающиеся математики во всей галактике. Похоже, они создали новую систему
счисления, превосходящую любую из существовавших ранее, и она особенно
полезна для обработки статистических данных."
Инек захлопнул дневник и сел в кресло. Интересно, подумал он, знают
ли статистики с Мицара-10 о достижениях жителей Тубана? Возможно, знают,
поскольку и они применяют порой для обработки информации нетрадиционные
методы.
Он отодвинул дневник в сторону и, покопавшись в ящике стола, извлек
свою таблицу, расстелил ее на столе, проглядел еще раз и погрузился в
раздумья. Если бы он только был уверен... Если бы знал мицарскую систему
лучше... Последние десять лет Инек работал над этой таблицей, проверяя и
перепроверяя все известные ему факторы по системе, выработанной на Мицаре,
снова и снова пытаясь определить, те ли факторы он использует, что нужны
для анализа... Инек крепко стиснул кулак и ударил им по столу. Если бы
только быть уверенным до конца. Если бы можно было с кем-нибудь
поговорить. Но именно этого он пытался избежать, поскольку такой ход очень
ясно показал бы обнаженность, беспомощность человечества.
А он все еще был человеком. Странно, подумал он, что ничего не
изменилось, что за сто с лишним лет общения с существами из множества
других миров он по-прежнему остается человеком с планеты Земля.
Ибо связи его с Землей во многих отношениях давно уже прервались. Он
теперь общался с одним-единственным человеком, со старым Уинслоу Грантом.
Соседи его сторонились, а больше тут никто не бывал, если не считать
наблюдателей, которых он видел довольно редко, скорее мельком, а то и
вообще просто их следы.
Только старый Уинслоу Грант да Мэри и другие люди-тени время от
времени скрашивали его одинокие часы.
Вот и вся его Земля - старик Уинслоу, люди-тени да акры
принадлежавшей семье фермы, раскинувшиеся вокруг дома. Но не сам дом,
поскольку дом уже принадлежал галактике.
Он закрыл глаза и принялся вспоминать, как выглядел дом в те давние
времена. Здесь вот, где он сидит, была кухня с железной плитой, огромной
черной плитой, сверкающей своими огненными зубами в щели решетки для
поддува. У самой стены стоял стол, где они втроем ели, и он даже помнил,
что на нем стояло: графинчик с уксусом, стакан с ложками и судок с
горчицей, хреном и соусом из красного перца в центре стола, на красной
скатерти в клеточку, точно какое-то украшение.
Зимний вечер, Инеку года три или четыре. Мама у плиты готовит ужин.
Он сидит на полу, играет в кубики и деревянные дощечки, а снаружи
доносится приглушенное завывание ветра. Отец только что вернулся из хлева,
где доил коров, и вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, несущий вихрь
снежинок. Дверь тотчас захлопнулась, ветер и снег остались снаружи, в
ночном мраке и непогоде. Отец поставил ведро с молоком в раковину. Инек
смотрит на него: на бороде и на бровях отца налип снег, в усах
поблескивают мелкие льдинки.
Эта картина все еще перед ним, словно три восковых манекена,
застывших на стенде исторического музея: отец с примерзшими к усам
льдинками, в больших валенках до колен; раскрасневшаяся у жаркой плиты
мать в кружевном чепце и он сам с кубиками на полу.
Помнилось ему и еще кое-что, может быть, отчетливее, чем все
остальное. На столе стояла большая лампа, а на стене за ней висел
календарь, и свет от лампы падал на картинку, словно луч прожектора. На
ней был изображен Санта Клаус в санях, несущихся по просеке в лесу, и весь
лесной народец высыпал на обочины полюбоваться им. В небе висела большая
луна, а землю укрывал толстый слой снега. Два зайца глядели на Санта
Клауса во все глаза, рядом стоял олень, чуть дальше, закутавшийся в
собственный хвост енот, а на низко свисающей ветке рядышком сидели белка с
синицей. Старый Санта Клаус приветственно вскинул руку со свернутым
кнутом, щеки у него раскраснелись, он весело улыбался, а сани тянули
гордые, сильные, неутомимые северные олени.
Сквозь все эти годы Санта Клаус из девятнадцатого столетия мчался по
заснеженным дорогам времени, весело приветствуя лесных жителей. И вместе с
ним мчался золотой свет настольной лампы, по-прежнему ярко освещавшей
стену и скатерть в клеточку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11