Перед домами по обе стороны от баррикады тоже были сооружены оборонительные бетонные стены. Я задавался вопросом, можно ли подойти к деревушке с полей, но ее обитатели явно настроены настолько враждебно, что и это вряд ли удалось бы.
Открыв двойное дно тележки, я вытащил карабин и зарядил его. У меня не было сомнения, что все члены группы не спускают с меня глаз. Стараясь держаться как можно ближе к тележке, я направил дуло карабина в сторону баррикады и попытался выбрать верную цель.
Какое-то время я выжидал.
В течение этих нескольких секунд в голове промелькнуло огромное множество мыслей. Это был не первый случай в моей жизни, когда я держал в руках смертоносное оружие, но я впервые умышленно прицеливался в кого-то, чтобы убить или ранить. Именно в такие моменты человек пытается найти рациональное объяснение своим действиям, доказать самому себе их безотлагательную необходимость.
– Почему вы медлите? – тихо спросил Лейтиф.
– Я не вижу, в кого целиться.
– Стреляйте поверх их голов. Нет… погодите. Дайте мне подумать.
Я опустил дуло, стрелять мне не хотелось. Секунды ожидания шли, но я уже знал, что хладнокровно застрелить кого-то не смог бы. Поэтому, когда Лейтиф велел убрать карабин на прежнее место, я выполнил его указание с большим облегчением. Прикажи он стрелять, возникла бы почти неразрешимая для меня ситуация.
– Дело плохо, – сказал он так, чтобы услышал не только я, – дальше нам соваться незачем. Мы должны отступить.
Думаю, мне это стало очевидно после первого же выстрела. Я понимал, что для Лейтифа такое решение имеет огромное значение с точки зрения потери авторитета. Мужчина, который предупреждал о гарнизоне националистов, был рядом с ним, но ничего не сказал.
Сверху на главной тележке у нас была приготовлена белая простыня. Мы несколько раз уже пользовались ею, когда надо было продемонстрировать нейтралитет. Лейтиф попросил передать ее ему. Он поднялся на ноги, разворачивая белое знамя. Никто с баррикады не выстрелил. Меня восхитила его храбрость; будь я на его месте, рискнул бы чьей-нибудь жизнью, но не своей. Когда я в опасности, мое стремление быть честным с самим собой преобладает над всеми остальными эмоциями.
Через несколько секунд Лейтиф велел нам вернуться на дорогу и медленно отходить. Я заставил себя подняться из-за укрытия, которое давала тележка. Наш маленький караван двинулся обратно той же дорогой, что пришел.
Лейтиф стоял между нами и враждебной деревушкой. Он держал простыню вытянутыми руками, словно хотел защитить ею всех нас. Медленно и очень осторожно он стал пятиться, видимо не очень представляя себе, что произойдет, если он повернется к баррикаде спиной и пойдет вместе с нами.
Тележка, возле которой шел я, уже была на повороте дороги, за которым мы были бы вне досягаемости защитников баррикады, когда прозвучал последний выстрел. Те, кто был без тележек, бросились врассыпную по обочинам, остальные потащили поклажу бегом. Мы остановились, лишь когда поворот дороги увел нас с линии огня.
Спустя несколько секунд к нам присоединился Лейтиф. Он был весь в поту. Пуля пробила простыню и задела рукав его куртки. Возле локтя болтался оторванный кусок ткани около десяти сантиметров длиной. Пройди пуля парой сантиметров выше, была бы раздроблена кость руки.
Ночью, когда я уже лежал в спальном мешке, мне пришла в голову мысль, что события прошедшего дня укрепили авторитет Лейтифа. Я радовался, что мои мысли остались при мне, иначе я выглядел бы большим трусом, чем на самом деле. Впервые с тех пор, как Изобель забрали афримы, я ощутил жалость утраты и желание именно ее; меня терзали лживые воспоминания о счастливых днях нашей половой близости.
Во второй половине дня я провел около часа с Салли, пока Изобель ходила в ближайшую деревню, чтобы попытаться добыть еды. Деньги стали главной проблемой – от взятой с собой суммы у нас оставалось не более пары фунтов.
Разговаривая с Салли, я вдруг заметил, что впервые отношусь к ней, как к взрослому человеку. Она не могла знать о чем мы говорили с Изобель, но в ее манере держаться внезапно возросло чувство ответственности. Мне было очень приятно.
Большая часть вечера прошла в молчании; мы с Изобель обменялись всего парой слов. Наступила ночь и мы улеглись в своих палатках, как повелось с самого начала: Изобель и Салли в одной, я в другой.
Я сожалел, что разговор с Изобель не привел к окончательному разрыву. Казалось, мы так ни до чего и не договорились.
Сон не приходил целый час, затем он сморил меня. Почти в тот же момент, по крайней мере мне так показалось, меня разбудила Изобель.
Я протянул руку и прикоснулся к ней; она была нагишом.
– Что…? – заговорил я.
– Шш-ш. Разбудишь Салли.
Она расстегнула молнию моего спального мешка и легла рядом. Я обнял ее – еще полусонный и не думая о том, что произошло между нами днем, – стал ласкать ее тело.
Наши роли в том, чем мы занимались, не очень соответствовали одна другой. Мой разум еще не стряхнул с себя сон, я был не в состоянии сосредоточиться и достиг оргазма лишь спустя довольно долгое время. Изобель же была ненасытна, какой я никогда не знал ее прежде, шум ее тяжелого дыхания почти оглушал меня. Оргазм у нее наступил дважды; первый привел меня в замешательство своей неистовостью.
Мы несколько минут лежали после этого, не шелохнувшись, затем Изобель что-то пробормотала и попыталась выскользнуть из-под меня. Я повернулся на бок и она стала подниматься. Я попытался удержать ее, обняв за плечи. Она ничего не сказала, но поднялась на корточки и выбралась из палатки. Я лежал на спине, нежась в тепле, оставленном нашими телами, и незаметно снова уснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48