– Кровавое время.
– И у вас утрата?
– Отвяжитесь, а?
Я ничего не говорил, позволяя им обмениваться мыслями и строить логические выводы. За последнюю неделю такие или подобные разговоры мне приходилось слышать десятки раз.
– Это было решение Лейтифа. Остальные хотели остаться.
– Я знаю. Добрый старина Лейт.
– Он тоже остался ни с чем.
– Одна из них была его? Он ни разу не обмолвился об этом.
– Да. Говорят, он тайком крутил с женой Олдертона.
– Я не верил этому.
– Это факт.
– А что же Олдертон?
– Ничего не знал.
Второй мужчина рассмеялся:
– Вы правы. Эта утрата коснулась и меня.
– Всех нас.
Смеяться стали оба. Они гоготали словно старые кумушки в этой жуткой холодной тишине сельской местности.
Ночь мы провели на открытом воздухе, но утром нам посчастливилось найти еще открытый магазин, где по нормальной цене купили туристское снаряжение. До этого момента у нас еще не было серьезного плана, если не считать понимания необходимости продвигаться к Бристолю при малейшей возможности.
Мы шли весь день, ночевали снова на открытом воздухе, но на этот раз с большими удобствами. Всю ночь лил дождь, но у нас была от него надежная защита. Поначалу трудности казались непреодолимыми, но бодрости духа мы, тем не менее, не теряли, хотя по случайно подслушанному разговору Изобель с Салли перед тем, как девочка заснула, я по тону голоса жены догадался, что искусственный оптимизм стоил ей немалого напряжения.
Что касается меня, то я переживал, как понял позднее, фазу настоящего подъема силы духа. Сколь бы парадоксальным это ни казалось, относительная свобода, которой мы наслаждались в то время, когда военное положение в городах повергло население в рамки неимоверных ограничений, вполне компенсировала все остальные обстоятельства, вроде утраты абсолютно всей собственности, отсутствия крыши над головой и слишком далекого от нас Бристоля.
Нам встретилась лесополоса и мы остановились в ней на несколько дней лагерем. Как раз в эти дни у нас стало портиться настроение.
За провиантом мы наведывались в ближайшую деревню, где нам продавали все, что мы просили, не задавая вопросов. Но к концу недели, когда какой-то отряд афримских войск совершил на деревню набег, жители соорудили баррикады, отказав в снабжении и нам.
Мы решили идти дальше и двинулись в южном направлении. Я все более отдавал себе отчет в молчаливом негодовании Изобель по поводу происходившего с нами и поймал себя на том, что соревнуюсь с ней за доверие Салли. Из-за этого Салли стала орудием наших конфликтов (на деле она им была всегда) и очень страдала от этого.
Через день после того, как промокли снаряжение и пожитки во время переправы через реку, нарыв конфликта созрел.
У нас не было контакта с остальным миром. Батарейки транзистора почти окончательно сели, а побывав в воде, вовсе перестали работать. Пока Изобель и Салли вытаскивали одежду и все остальное для просушки на солнце, я ушел в себя, пытаясь соорудить из всего, что мне было известно, некий план наших дальнейших действий.
Мы только знали, что попали в ужасно трудное положение и что наши личные проблемы усугубляла окружавшая нас ситуация. Нам была слишком хорошо известна мера грядущих тягот, но мы могли бы справиться с ними лучше, если бы знали текущую политическую обстановку.
(Много позже я узнал, что как раз в то время по инициативе Красного креста и Объединенных наций была развернута широкомасштабная благотворительная программа, которая преследовала цель попытаться снова обеспечить жильем людей вроде нас, лишившихся собственности в результате сражений. Эти усилия с самого начала оказались обреченными на неудачу, так как по мере усиления противостояния обе организации стали дискредитироваться в глазах общественности, а проводимая ими работа использовалась всеми конфликтующими сторонами в качестве тактического, политического или социального оружия против других. Результатом этого явилось массовое недоверие ко всем благотворительным организациям и со временем их функция свелась к поверхностной поддержке людей в их нынешнем положении).
Было очень нелегко примириться с неприятностями существования, которые выпали на нашу долю.
Я исходил из того, что любую ситуацию надо воспринимать, как предопределенную. Таким было и мое отношение к Изобель. Наш брак был ничем иным, как соглашением, которое себя исчерпало. Пока мы жили в собственном доме, оба могли не обращать внимания на тот факт, что наши отношения лицемерны и что политические события того периода как-то на нас сказывались.
Но нынешняя политическая ситуация так изменила образ нашего существования, что мы больше не можем притворяться.
За эти несколько минут раздумий в одиночестве я с поразительной ясностью увидел, что наш брак достиг своего логического конца и что настал момент, когда от притворства надо отказаться. В голову лезли практические соображения, но я отмахивался от них. Изобель позаботится о себе сама или отдастся в руки полиции. Салли пойдет со мной. Мы с ней вернемся в Лондон, а там решим что делать.
Не так уж часто в жизни я приходил к продуманным решениям и только что принятое мне не нравилось. Память о минувшем – добрая память – сдерживала меня. Но на моем боку еще не зажили синяки от сапога полицейского и они ярче любых воспоминаний не позволяли забыть истинную природу нашей совместной жизни.
Прошлое ушло от нас, та же участь постигла и настоящее. Моменты внутреннего расположения к Изобель, когда я думал, что мы можем еще раз вместе найти способ уживаться друг с другом, представлялись мне фальшью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48