Я тоже так думаю. Простые люди недостаточно преступны, чтобы приспособиться к нынешним порядкам. Только мошенникам житье.
Бьяртуру трудно было попять такие речи, и он ничего не ответил.
— И оружия у нас нет,— продолжал человек.— Будь у нас оружие, совсем бы другой разговор был. Приходится красть у них рукоятки от лопат, чтобы их же бить. Но если у них будут ружья, тогда, конечно... Подождите, здесь живет одна баба...
Он молниеносно исчез за невысоким домом. На окнах стояли цветы. Рядом находился курятник. Через некоторое время прохожий вынырнул откуда-то с большим караваем черного хлеба.
— Я оцарапался,— сказал он и полизал ранку на руке,— но это пустяки. Пойдем.
— Надеюсь, ты не украл этот хлеб?
— Есть о чем говорить! — сказал человек, щелкнул языком и засунул хлеб под штаны, натянув рубашку сверху.— Ничего, у нее несколько хуторов, это вдова пастора.
Бьяртур остановился и сказал:
— Дальше я не иду.
— Пойдешь,— сказал человек.— Пойдешь и будешь пить кофе. Это чудный хлеб. И бабе оп совершенно не нужен.
— Я никогда не воровал,— сказал Бьяртур,— и никогда не укрывал воров. . ..
— И я тоже,— сказал человек.— Но что делать, когда тебя кругом обкрадывают да вдобавок еще могут пристрелить. Ведь капитализм убил на войне ради собственного удовольствия десять миллионов человек, так авось не заметит пропажи одного каравая хлеба. Капитализм наказывает гораздо строже тех, кто не крадет,— так отчего же не красть? Кто сидел в тюрьме, рассказывает, что лучше всего им жилось там. А эта баба только и знает, что собирать арендную плату со своих хуторов. Я уверен, что гораздо лучше сидеть в тюрьме, чем быть владельцем хутора вроде тебя. Я уверен, что в тюрьме человек чувствует себя гораздо более самостоятельным. Пойдемте, братья. Кофе уже, думается мне, готов, и никаких воров, кроме капитализма, нет.
В бараке было десять — двенадцать рабочих, они варили кофе на чадившей керосинке, вода уже закипела, и вновь пришедшие невольно вдыхали в себя запах ароматного напитка.
— Что это за парни?
— Они сидели у дороги и жевали табак,— сказал незнакомец, что было не совсем точно, так как они жевали всего лишь траву,— и я пригласил их выпить кофе.
— Ты принес хлеба?
— Да, да, хлеба хватит. Входите, братья!.. Вы можете спокойно принять их, они против капитализма.
Хозяева пригласили гостей сесть на нары и начали их рассматривать. Кое-кто слышал о Бьяртуре из Летней обители и знал, что он строился, что его хутор несколько дней назад был продан с молотка на покрытие долгов; им хотелось поподробнее узнать об этом, но Бьяртур отмалчивался. Ему предложили кружку кофе, и он взял ее С благодарностью, но когда дело дошло до хлеба, в нем снова поднялся глухой гнев: это был чужой хлеб. А он дорого дал бы за кусок хлеба. Гвендур взял большой ломоть и посмотрел на отца.
— За это ты отвечаешь, не я,— сказал Бьяртур.
— Скажи, Бьяртур,— спросил какой-то молодой человек с удивительно открытым взглядом и живыми чертами лица.— Знаешь ли ты, что сделали русские крестьяне?
Он не ответил.
— С незапамятных времен они жили самостоятельно, как дикие кошки, или, вернее сказать, как исландские хуторяне вроде тебя. Капитализм грабил и убивал их. Восемь лет тому назад капитализм развязал войну и начал убивать их, как собак, ради собственного удовольствия; и так он кромсал их три года, в иные дни убивали до двухсот тысяч душ зараз. Наконец русским крестьянам это надоело, и они объединились со своими товарищами — рабочими в городах, свергли капитализм и убили царя. Они взяли все то, что капитализм украл у них, и создали новое общество, где никто не может наживаться на труде другого. Это называется коллективное общество.
— Вот оно что,— вдруг засмеялся Бьяртур.— Значит, русскому царю крышка?
И он стал рассказывать присутствующим о своей жизни и даже о том, как у него все украли.
— Дайте-ка и мне, пожалуйста, кусок хлеба, ребята,— наконец сказал он, видя, что все жуют, у всех хороший аппетит и от каравая осталась только половина. Ему отрезали толстый ломоть. Хлеб был чудесный.
— Да, может быть, они отомстят за меня,— сказал Бьяртур, набив полный рот,— подобно тому как за Греттира Сильного отомстили где-то далеко на востоке, в Миклагарде, но зато его и считают величайшим человеком в Исландии.
— Ты еще не умер,— сказал один из рабочих,—и завтра будешь драться вместе с нами.
— Нет,— ответил Бьяртур.— Я перебираюсь на другой участок, и у меня нет времени драться здесь, на фьордах.
— В один прекрасный день трудящиеся скинут с себя воров и убийц,— сказал кто-то.— Тогда ты раскаешься, что пе подал нам руку помощи.
— Я всегда был самостоятельным человеком,— сказал Бьяртур.— Я хочу иметь свою землю. Завтра рано утром, как только кобыла наестся досыта, я отправлюсь в Урдарсель. Это решено. Мой Гвендур может остаться у вас. И если вы побьете проклятых редсмирцев, я плакать не буду. Слушай, ты можешь остаться с этими парнями, Гвендур. Кто знает, может, именно они дадут тебе твою Америку, по которой ты так тосковал весь этот год.
Когда выпили кофе, кто-то запел, другие стали укладываться. Они ложились на койки, не раздеваясь, по двое-трое на одну. На койках валялись лохмотья, которыми едва можно было прикрыться. Гвендуру тоже предложили лечь.
— Если мы победим, у него будет работа,— сказали рабочие,— мы запишем его в наш союз.
Вскоре все затихло, все улеглись. И Бьяртур тоже. Его мутило, он боялся, что его вырвет,— конечно, это от хлеба. Но постепенно тошнота улеглась. Он не мог сомкнуть глаз, в голове вихрем кружились мысли: не попал ли он в общество воров?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168