— Погубила ты меня, Ксения,— сказал Иона учительнице химии,— только не пойму, за что? Что я тебе сделал плохого? Или мой сын? Ты ведь и его погубила.
— Прости, Иона,— каялась Ксения,— от горя у меня рассудок помутился. Так было жалко нашего директора! Ведь святого человека оклеветали,
— А что с ним теперь?
— Теперь все в порядке. Даже извинились перед ним: дескать, произошло недоразумение. На него кто-то донос написал, и оттуда прислали в школу людей, чтобы справки навести: что и как. А тут ты явился пьяный, ну, я и подумала. Прости, Иона, если можешь.
— Я-то прощу... Но сын у меня пропадает..,
— Сыну твоему я сама в ноги упаду и все объясню, ты не бойся...
— Он чуть не умер — ни за что чуть не пропал.
— Прости, Иона, твоим единственным сыном заклинаю. Разве я могла подумать, что ребенок будет так реагировать.
— Он уже не ребенок.
— И то правда. Прости, бога ради, глупую бабу..
— Эх, Ксения, погубила ты меня, и честь мою, и доброе имя мое с землей сравняла.
Что поделать? Ксения бежала за ним до самых ворот и все прощения просила, как будто Ионе от этого легче.
Навестить Вахтанга пришла Медико Схиртладзе.
— Заходи, заходи, детка,— обрадовался Иона,— только ему разговаривать еще нельзя, горло...
Иона не удержался, чтобы не заглянуть в комнату, где лежал сын. Медико сидела выпрямившись и положив руки на колени. Вахтанг не сводил с нее глаз. Ионе захотелось плакать от радости, переполнявшей сердце.
— Я же говорил,— твердил он жене, наконец оправившейся от потрясения, но еще бледной и слабой.— Я же говорил!
— Что? Что ты говорил? — не понимала и сердилась Элисабед.
— Я же говорил...— Больше он ничего сказать не мог.
Иона проводил Медико до ворот.
— Заходи к нам еще. Вахтанг будет рад,— сказал Иона.
Медико потупилась.
— Вахтанг неплохой парень, ты же знаешь, Медико.
— Вахтанг очень хороший...
— Ну вот и приходи к нам почаще. Ты не боишься темноты? А то давай, провожу.
— Спасибо. Я не боюсь.
Постояв у ворот, Иона раздумал возвращаться домой и направился в театр. Театр находился на улице Коминтерна, рядом с почтой, в небольшом старом доме, выкрашенном желтой краской.
Иона пошел за кулисы и сел рядом с пожарником Эрмилэ на деревянный ящик.
— Эх, жизнь человеческая гроша медного не стоит,— махнул рукой Эрмилэ.
Иона не понял, что имеет в виду пожарник. Тот и сам чувствовал, что его высказывание требует разъяснения, поэтому протянул руку к сцене, откуда доносился женский плач и грозный голос. Иона узнал Силована.
— Да-а,— согласился он, чтоб не обижать Эрмилэ.
Вскоре за кулисами появился Силован в царском
одеянии. Он снял корону и отер со лба пот.
— Приветствую вас,— поздоровался он с Ионой.— Как сын?
— Спасибо. Лучше. У меня к вам маленькое дело...— Иона замолчал. Эрмилэ встал и деликатно удалился,
— Я тебя слушаю, Иона.
— Как мне дальше быть?
— Ты о чем?
— Как людям в глаза смотреть? Все меня доносчиком считают. Я же не могу весь город обойти и каждому объяснять, как все получилось. Я даже в школе никому не сказал.
Да брось ты. Все уже забыли об этом.
— Мне сына жалко.
— Он ведь знает правду?
Знает.
— Ну, так чего же ты еще хочешь?
— Он ведь чуть не умер у меня...
— Если бы ты знал, какой ты счастливый,— сказал Силован, садясь на ящик.— Ух, устал...
Иона, удивленный, ждал, что скажет Силован дальше, О каком таком счастье он говорит?
— Да, да,— повторил Силован, встречая вопрошающий взгляд Ионы.— Ты счастливый человек: у тебя есть сын. А я сейчас должен своей рукой собственное дитя убить,— Силован смеялся. Но вот лицо его стало серьезным, он положил руку на плечо Ионы и сказал: — Не бойся, все будет хорошо.
— Может, вы зайдете,— робко предложил Иона,— поговорите с ним. Он вас любит.
— Зайду непременно,— пообещал Силован.— А ты возьми себя в руки, не обращай внимания на бабьи сплетни!
Иона заглянул к жильцу, тот все еще спал, хотел было разбудить его, но передумал. Вышел из комнаты на цыпочках, завернул костюм в газету и отправился на базар. Автобусы ходили редко и такие переполненные,
.что ждать на остановке не имело смысла, Иона пошел пешком.
Весь город был какой-то серый. Серыми были дома, улицы, деревья, небо. Некоторые многоэтажные здания в центре были окрашены в желтый или зеленый цвет, но это ничего не меняло — господствовал серый. Словно кто-то прошелся по городу кистью, огромной, как облако. Можно подумать, что во всем виноват безрадостный месяц март, но на самом деле это был цвет войны. Стены пестрели афишами — эвакуированные театры давали свои представления. Таинственно улыбались прохожим иллюзионисты в восточных одеяниях — больше всего зрителей собирали они.
Возле хлебных и керосиновых лавок стояли длинные очереди. Если кто-нибудь отходил ненадолго — оставлял вместо себя камень с номером.
За цирком — в палатках, шатрах, кибитках — жили цыгане. Они обычно выступали после классической борьбы. Боролись старые, всемирно известные мастера.
У цыган был медведь Боря, который ходил на задних лапах. Из-за этого Бори на дневных представлениях яблоку негде было упасть — собирались дети со всего го« рода, медведя знали все.
По улице Горького, соединяющей вокзал с новым зданием «Интуриста», провели железнодорожную ветку, и раненых доставляли прямо в госпиталь, занявший место гостиницы.
На вокзале всегда толпились беженцы. После карантина их распределяли по домам, но городские власти все равно были вынуждены освободить для них почти половину всех помещений, отведенных под школы и другие учреждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21