— В жизни все бывает, правда? Скажите, ведь всякое случается?
— Конечно... Конечно,— согласился Иона, потому что вдруг почувствовал, что Медико по-настоящему несчастна.— У тебя есть ребенок? — спросил он.
— Да. Я его Вахтангом назвала,— Медико улыбнулась сквозь слезы.— Муж написал из тюрьмы: выйду — убью. А я не боюсь. Хоть бы на самом деле меня кто-нибудь убил...
Нет. Так нельзя. Так ей невозможно будет жить. Исстрадается. Надо выбить эту мысль у нее из головы.
— Если бы Вахтанг любил тебя,— сказал Иона,— ты бы так не поступила. — Сказал и сам удивился. Ему показалось, что кто-то более опытный и жестокосердный произнес эти слова. — Вахтанг никогда не любил тебя. Мне лучше знать, я отец, он бы мне сказал. У тебя семья, дочка. Теперь поздно...
— А я думала,— протянула растерянно Медико, вставая,— я думала...
— Что ты думала?
— Вы ведь сами говорили, что он меня любит,— она стояла в дверях.— Впрочем... Всего доброго, прощайте!
«Что им всем от меня нужно,— думал Иона. — Почему они не оставят меня в покое? Что я могу сделать? Взять Медико с ребенком к себе? Нет, не такой я дурак. Хватит! Довольно! Тот Иона, каким он был прежде, умер. Теперь он поумнел и будет жить для себя, только для себя».
Такой непривычной была эта мысль, что он и вовсе расстроился, но попытался ободрить себя: да, да, прежний Иона умер, а я хочу жить, слышите! Я тоже человек, такой же, как и все. А человеку не нужна жалость, его надо ненавидеть или любить. Конечно, любовь лучше ненависти. На ненависть у Ионы никогда не хватит сил. А любовь? Хватит ли у него сил на любовь? «Совсем запутался,— думал он в отчаянии,— как мне быть, не знаю».
Иона оделся и пошел в исполком. Терпеливо дождался своей очереди и, войдя в кабинет к Платону Нижарадзе, попросил:
— Пришлите ко мне жильцов, у меня комната есть свободная.
Платон кашлял, и было похоже, что у него жар.
— Почему же ты тогда не согласился, когда я тебе предлагал? — спросил он, болезненно щуря воспаленные глаза.
— Я тогда взял жиличку,— ответил Иона.
— Тебе известно, что ты представлен к награде?
— За что? — удивился Иона, хотя в душе обрадовался.
Платон не ответил, сотрясаемый приступом жестокого кашля.
Шло время. С фронта приходили радостные вести. И зловещий вой сирен не мог заглушить в людях надежды и твердой уверенности, что враг сломлен.
В комнате Дмитрия поселилась новая жиличка, тихая безответная старушка.
— Если меня сейчас спросят, чего я хочу больше всего на свете,— говорит Ева,— я скажу: лежать на диване в своей комнате и читать глупую веселую книжку. Я жила на седьмом этаже, под самой крышей. У меня была крошечная комнатушка, как ласточкино гнездо, и на окне — цветы... Наверное, дома моего давно уже нет...
— Разве не трудно жить одной? — спрашивал Иона.
— Наверное, трудно,— отвечала Ева,— но я привыкла. Многие не могут.
— Да, многие не могут...
— Есть люди, которых одиночество убивает...
Ева ни о чем не догадывалась, и не могла догадаться, потому что Иона прятал свою любовь за девятью замками. Надо сказать, что чувство его было некоторым образом бесцельно, висело в воздухе без всякой опоры. Один конец его плотной петлей охватывал шею Ионы, а другой волочился по земле. И никто не брал его в руки, чтобы развязать узел, сдавливающий горло Ионы, или наконец задушить. И все-таки это беспомощное чувство, близкое к тихому помешательству, было любовью, для которой не существует достойных и недостойных. Разве
кто-нибудь может провести твердую границу между тем и другим? Иона, разумеется, относил себя к недостойным. Возможно, некоторые согласились бы с ним, а некоторые— нет. Сам Иона напряженно внимал голосу, который твердил ему, что он ошибается. Ошибается, причисляя себя к недостойным. Но этот голос Иона называл сатанинским, потому что он гудел и звенел во всем существе его, подобно набату, и наполнял его радостью и мукой одновременно. Главным аргументом, который Иона выдвигал против этого голоса, было то, что он не имеет права, не имеет права на счастье!
Смеркалось. Они стояли у моря. Еве нравился Иона. Она привыкла к нему, но это было совсем другое. Ее чувство походило на зеркальный пруд, в котором нельзя утонуть.
— Но ведь вы тоже один,— сказала Ева,— вам разве не тяжело.
— У меня есть сын,— ответил Иона, хотя только что собирался сказать, что ему очень тяжело.
— Не тревожьтесь,— ласково сказала Ева,— ваш сын вернется целым и невредимым.
Иона вздохнул.
Вечер вступал в свои права, и только на горизонте забытой свечой горел последний луч закатного солнца. Но вскоре погас и он, и тогда они услышали, как шумит море. Должно быть, оно шумело и раньше, но они услышали это только теперь, им показалось, что море терпеливо выжидало, когда стемнеет, чтобы заговорить в полный голос.
Подул прохладный ветерок, зашелестели листвой прибрежные деревья, в небе засияли звезды,
— Если вы позволите, я искупаюсь.
— Пожалуйста,— Иона ответил не сразу; просьба Евы никак не вязалась с предыдущим разговором. Ева заметила его замешательство и улыбнулась:
— Я давно собиралась, но все не могла решиться. Днем здесь никого нет, никто не купается, а ночью одной страшно.
— Сейчас как-то не купаются...
А я умираю, так хочется. Вы здесь, и я не боюсь.
— Патруль может нагрянуть,— заметил Иона,— ночью к морю подходить не разрешается.
— Я быстренько: туда и обратно. Ладно?
— Да-да, конечно.
Ева уже бегом спускалась к воде, на ходу обернулась и крикнула:
— Не скучайте!
Иона стоял спиной к морю и все равно видел, как Ева раздевалась, как подошла к воде и осторожно попробовала ногой воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21